Разноцветные шары желаний. Сборник рассказов

Необходимо решить единственную задачу: как вернуться в ту отправную точку, как соскользнуть вниз на свой чудесный виток, как привести в обратное действие механизм, его в этот век доставивший?

Во-первых, вернуться домой, к Танюшке, ведь оттуда он поехал на работу в этот день? Значит, где-то там проходит тот невидимый бракованный шов цельного полотна его жизни. Начать движение оттуда. Может, тогда он проснётся на Автозаводской, опустит пропуск на второй проходной, пройдет мимо дедушки Ленина с протянутой к победе коммунизма рукой, мимо ёлок и мимо кузовного цеха. А после смены вернётся домой, и Танюшка обнимет его, а потом будет смотреть, как он ест, и смешно рассказывать то, что произошло с дочками, пока он работал. Будут тикать часы на стене, капать вода из крана (поменяю прокладку в выходной), и мир будет полон, и жизнь впереди – долгой и прекрасной.

Но нет. Сегодня уже очень поздно. Танюшка спит, наверное. Завтра. Он доберётся сейчас до той квартиры, адрес которой записан у него на бумажке, и переночует там всего только раз – с этого дня на следующий. Потому что завтра, он придёт к себе домой, в тот дом, из которого ушёл недавно и попробует ещё раз всё объяснить жене. И даже если она не поймёт, поедет на завод и проникнет в эту чёртову щель, где бы та не находилась, и поменяет, поменяет – не сомневайтесь! – гнилую ткань своих ошибок на новую, совпадающую по цвету и фактуре с предыдущим жизнерадостным куском. Лёха приложил пуговку на связке ключей к небольшой площадке (Танюшка научила), дверь легко поддалась, запищав. Поднялся на лифте, открыл дверь. Квартира жила своей жизнью. В коридоре горел свет. На кухне уставленной несколькими столами, как в любой коммуналке, орали и мутузили друг друга несколько человек. Лёха взглянул искоса. Один из мужчин с длинными волосами, стянутыми резинкой в пегий хвост, и стоящий к Лёхе спиной, вызвал у него неясное томление. Но Лёха, не заостряясь, прошёл в свою комнату (первая дверь направо, после кухни), включил свет (рука нашарила выключатель привычно и безошибочно), обозрел полупустую комнату и, сделав два шага, рухнул, не раздеваясь, на несвежую постель.

***

Татьяна Николаевна всё смотрела и смотрела в темноту улицы. Давно приехали дети и разошлись по своим комнатам. Лет двадцать назад они сбежали из квартиры, а потом, когда Татьяна Николаевна отселила в коммуналку их отца, вернулись снова.

Давно вымыта посуда, раскрыта постель и прочитаны последние страницы новой книги, а никак не спится. Наверное, зря она отпустила Алексея, он явно болен. Правда, постригся и без этого своего полуседого хвоста выглядит моложе и свежее. Почему не оставила здесь, постелив на кухне?! Но не хотелось, чтобы девчонки его видели, а уж тем более их мужья. Позвонить? Хорошо, есть куда: нашёлся старенький серебристый телефон-раскладушка с симкой, который Татьяна Николаевна дала бывшему мужу. Да нет, глубокая ночь. Спит, поди, если дошёл. Казалось, что и адреса он не знает, пришлось ему записать, и ключи потерял, отдала запасные.

Давно угасли в сердце Татьяны Николаевны и любовь к Алексею, и вспыхнувшая ненависть, переросшая в горечь и опустошение после развода. Осталась только жалость. И теперь она тревожилась о нём, как о близком, но, увы, непутёвом человеке.

«Утром позвоню. Вот как только семь часов будет, так и позвоню. Не дозвонюсь – схожу к нему, что ж делать. Он болен, зачем, зачем я его отпустила?!»

***

Жизнь Алексея Ивановича вспоминалась ему, как картина в стиле пэчворк. Нет, слов таких Алексей Иванович, конечно, не знал, но лоскутное бабушкино одеяло представлял прекрасно, хотя саму бабушку видел лишь тёплым слабо-розовым пятном. Мама вспоминалась нежно-персиковым дрожащим маревом, может потому, что бабушка говорила маленькому Лёхе:

– На облачке твоя мама, Лёшенька!

Когда Алексей Иванович засыпал, именно такими пятнами всевозможных цветов вспоминались ему люди и события, и последним, на самой изнанке сознания выцветал и истончался бабушкин облик.

Вспоминались дочки. Маленькие – непоседливые оранжевые мячики, доверчиво возвращающиеся в руки Алексея Ивановича, они же, ставшие взрослыми – жёсткие, с прямыми углами светло-голубые надменные ускользающие линии.

Жена. Она вся целиком для него – как лоскутное одеяло: гигантские красные пятна любви к ней, любви, которая доставляет лишь страдание; синие частые-частые, как дождик, капли её терпения; белые полосы спокойствия и рыжие всполохи её гнева, крика и скандалов последних дней, которые они провели вместе, одной семьёй.

Даже Бога Алексей Иванович воспринимал, как необъятный кусок яркого голубого пространства, такого же цвета, как купола на новом храме на Каширском шоссе, в который Алексей Иванович захаживал с недавних пор всё чаще и чаще.

Нет, заснуть невозможно, надо выпить. Алексей Иванович поднялся, и, нашарив тапочки, не зажигая света, отправился на кухню. Тишина стояла в коммунальной квартире, лишь капала вода из плохо завёрнутого крана, да по шоссе под окнами изредка шуршали проезжающие машины.