Разноцветные шары желаний. Сборник рассказов

Вот уж и вода закончилась в бутылке, и ноги замёрзли – босые на кафельном полу – стоял Амирам у окна, на улицу смотрел, а ничего не видел, только трепал ветер ветви тополей, нёс, кружил опавшие листья.

– Нет, зря не сказала, Людмила! – пустой стакан на стол поставил, портрет взял, вспомнив неприятного ему человека (ни одной чёрточки в лице похожей, бывает же так! Как будто и не сын вовсе), – по крайней мере, привык бы я к нему. А так… зачем он мне нужен – чужой человек? И что делать? Переждать, пока рассосётся? Нет, не сумею теперь. Буду искать, найду, а дальше? Что дальше? Таскать, как ты? Нет, Людмила, не поведу его по жизни, как телка на верёвке. Пусть сам захочет. Сам. Иначе – всё без пользы. Или это одни отговорки, оправдание нежеланию? Темнота, темнота! Где выход?

Смотрел Амирам на серый асфальт сквозь чистые стёкла, и сам с собою спорил:

– Эх, Амирам, – говорил он, – даже порядок Людмилин не хочешь нарушить, а сына её на помойку решил выбросить? Как от него отмахнуться? Ладно, допустим, возьмусь. А Виктор? Он – не кукла. Что ему нужно? В чём его свет? В чём его цель? А если его цель тебе не понравится? Или и нет её. Вряд ли у кого-то есть намерение – спиться к сорока годам. Значит, парень просто блуждает в темноте, не зная, где свет искать. И не поможешь. Самая шикарная яркая люстра не заменит солнце.

Но когда проклюнулся робкий пепельный рассвет, и потянулись по тротуару первые прохожие, кутаясь в плащи и куртки под мелким осенним дождичком, определился.

«Поеду. В квартиру съезжу, нет его там – в монастырь», – пообещал то ли себе, то ли фотографии в рамке и, одевшись, нашаривая на вешалке зонт, оглянулся у порога, сызнова спросил:

– Почему ты молчала, Людмила?»

И кромешная тьма обступала его, тыкался он, как слепой котёнок, и отца вспоминал: «Научи, как в темноте жить? Это ж не вилку отыскать наощупь…»

Но крепчал, расстилался над ним белый дрожащий свет.

***

Витька ехал в монастырь. Выскочил, не дождавшись рассвета, часа два по Москве плутал, а от Курского – дорога привычная. Два часа на электричке, двадцать минут на автобусе, потом подняться в гору – и на месте. Когда-то давно впервые отвезла туда его мать, и прожил он там всего неделю. Но потом обвыкся, даже понравилось, стал приезжать сюда сам и оставаться подчас на месяц и больше. Ему нравились степенность и неторопливость монастырского жилья, понятность и простота. Иисусову молитву теперь он знал наизусть. Даже забывал о ней, она лилась в его мыслях, как раньше крутился какой-нибудь неотвязный мотивчик. Иногда он ловил себя на том, что проговаривает молитву шёпотом, но чаще её вообще не замечал.

Сейчас мыслей не наблюдалось никаких, кроме той, что надо всё обмыслить. Виктор усмехнулся: «масло масляное».

Безмерная тоска, мраморною плитою давила на Виктора, и слёзы булькали где-то в груди. Когда приехал за ним друг Виктор и про мать рассказал, Витька даже не испугался, настолько эта новость казалась ему невероятной. В дороге они разговаривали о разном, не касаясь главного – зачем и почему они едут в Москву, и когда простились на площадке – разошлись по своим квартирам – вздохнули облегчённо оба. Не успел Витька раздеться и умыться, прибежала Клава, захлёбываясь плачем. Давясь слезами, орала на Витьку, обвиняя его в смерти матери. Приехали! Клава от горя, наверное, такое придумала.

Но назавтра, когда ехали в морг, когда мать опускали в жёлтую глинистую яму, и ветер остервенело кидал в лицо жухлые листья и холодный дождь, Клава крепко держала его за руку, как маленького, и сказала другое: «Как мы, Витька, жить без матери твоей станем??? Сиротины мы, Витька!» И в эту минуту он осознал, что матери больше нет.

Машинист пробормотал «Следующая – Чехов», и Витька пробудился от горестных картин. Что скрывать, Витька от матери давно отдалился. Ещё в школе не пускал её в свою жизнь, после Находки – и того больше.

Находка! Как всё весело начиналось! Познакомились они с Наташкой на концерте в Морском клубе. Почему эта смешливая, круглолицая, темноглазая девчонка с рыжими кудряшками выбрала его изо всей, на первый взгляд, одинаковой братии, Витька не задумывался, но с того вечера все увольнительные и самоволки проводил в небольшом домике в посёлке Ливадия. Свадьбу сыграли сразу по окончании срочной, в животе у Наташки уже вовсю ворочался Егорка, постукивал пяточкой по Витькиной ладони, если положить её на Наташкин живот. Жили там же, в Ливадии. Витька написал письмо матери, что останется в Находке навсегда, не сомневаясь ни одной минуты, что именно так и будет. Мечтал о кооперативе, чертил на песке пляжа расположение комнат. Только – аккурат тогда, когда Егорка стал делать первые шажочки, и за ним – глаз да глаз, стал Витька замечать неладное: то придёт с ночной, а сын со своей бабкой, Викторовой, стало быть, свекровью.

– Где, – спросит, – жена моя?

– У подруги.

– Всю ночь?

– Нет, нет, только ушла.