Разноцветные шары желаний. Сборник рассказов

– Как, вы не знаете разве? – Клава вытаращила и без того круглые выпуклые глаза, – сын Людкин непутёвый, моему Виктору дружок. В школе вместе учились. После армии женился где-то на Севере, а потом приехал и не просыхал с той поры, как папаша его покойный, лет шесть тому. Уж Людка куда его не таскала: и на гипноз, и к бабке-знахарке, а потом в монастырь сдавать стала. Он там поживёт неделю, когда больше, приедет – не пьёт. А потом – опять. И опять Людка его везёт.

Разобраться и понять Амираму никак не удавалось. Хотелось «разложить по полочкам» всё сказанное Клавдией, а пока возникло необъяснимое и тягучее, как дёготь, чувство, что его обманули. Зачем? И кто! Людмила!

Клава затараторила споро:

– Стыдно, наверное, Людке-то перед вами. Вы – мужчина порядочный, а тут – сын алкоголик. Вы на неё не обижайтесь. Не хотела она вас в это макать. А я-то, я-то болтушка, чужую тайну выдала!

– Могу я попросить вас Виктора найти до похорон? – спросил Амирам, едва совладав со своим голосом.

– Как же, как же! Сейчас Виктор придёт с работы (мой Виктор, сын) и разыщем. Да нет, позвоню, чего ждать! Если нужно – съездим, привезём. Как же допустить, что сын мать не похоронит. Оооох, – запричитала она ещё пуще, – горе-то какоеееее!!! Люююдка!

И тем же вечером Клава доложила Амираму по телефону, что Витька в Серпухове, в монастыре. Завтра Виктор («сынок мой» – неизменно добавляла Клава) за ним съездит.

***

Народу в морге больницы набралось неожиданно много. Клава обзвонила, обошла, разыскала бирюлёвских соседей и подруг Людмилы с оставленной работы. Приехала даже «жена директора» (так с придыханием шепнула ему на ухо Клава), которая смотрела на Амирама с явным и неуместным интересом, и соседи из дома на Авиамоторной, где Амирам, прожив гораздо дольше Людмилы, не знал и половины собравшихся. Но на поминках в кафе осталось человек десять, не больше.

Трапеза длилась недолго, на взгляд Амирама, но ручаться не мог: что-то нарушилось в эти три дня: то казалось, полдня прошло, а на часы глянешь – всего-то час, а то, наоборот, оглянуться не успеешь – уже темно и надо ложиться в ставшую громадной и неуютной постель.

Витька, похожий на хорька мелкими чертами лица, круглыми насупленными бровями, сидел напротив Амирама. Он мало ел, водку пил неохотно, и, словно, не умеючи: судорога пробегала быстрой и мелкой рябью по его лицу, когда он опрокидывал в себя очередную стопку. Шевелились его губы, молился ли, спорил ли с кем-то? Но запьянел очень быстро, и всё глядел исподлобья на Амирама, кривясь и оскаливаясь, тем ещё больше напоминая маленького злого хищника. Подошла Клава, обняла Амирама, прощаясь.

– Витька собирайся, поедем, – прикрикнула, но Амирам сказал:

– Пусть у нас пока поживёт, – и поправился: – у меня.

***

Витьке постелил на кухне, сам прилёг на край ставшей ненужной большой кровати. Подумал: «Опять переезжать, как тогда, когда не стало мамы и отца?» Послушал себя: нет, менять ничего не хотелось, хотелось, наоборот, длить порядок, установленный женою, касаться её вещей, смотреть на улицу её глазами.

Кой-как заснул, а, может, и не заснул даже, лишь глаза прикрыл, по давней своей привычке внутрь себя заглядывая, приснилась-привиделась ему Людмила. Плыли они на лодке, как тогда, давным-давно. Струилась река прозрачной, нежно-лазоревой водою в ослепительных солнечных бликах, и ничто им не угрожало. Трепетали на ветру светлые волосы Людмилы, вился на шее голубой шёлковый платок. А потом очутились они на берегу, на белом-белом песке. И заглядывая ему в глаза, жена говорила:

– Прости меня, Мир! Прости за тайну мою, прости за мой стыд. И не оставь, Мир, моего Витьку. Больше ни о чём тебя не прошу.

И поплыла по небу бело-белым облаком, синеву неба подчёркивая и оттеняя, руки раскинув. А Амирам и Витька идут по берегу под крестом её рук. Накатывают волны, смывают следы, оставленные ими.

Амирам проснулся, не успев глаза открыть, всё вспомнил: нет Людмилы, лишь спит на кухне её сын, неуловимо сходный с хорьком, хотя жизнь у него – как у крота: та же тьма.

На кухню Амирам вышел – воды глотнуть, от белого сияющего песка, который во сне сверкал-переливался, пить хотелось нестерпимо, и на зубах похрустывало, как бывает после пляжа. Старался не шуметь, чтоб Витьку не разбудить, а зря: круглый уличный фонарь освещал пустую раскладушку. Ушёл Витька, куда?

Амирам подошёл к окну – в одной руке стакан, в другой – бутылка минералки. На подоконнике Людмила смеётся на портрете, ореол белокурых волос вокруг головы.

– Хорошо, Людмила, что ты меня обманула, – Амирам промолвил, – если б сразу после знакомства открылась, ничего б не сложилось у нас, не стал бы я связываться. А позже – рвался бы вместе с тобою, уверенный при этом, что ничегошеньки путного не выйдет. Ну, не верю, не верю я, что алкоголика вылечить можно! Да и не болезнь это. Распущенность душевная, темнота – одно слово, самим человеком выбранная.