Разноцветные шары желаний. Сборник рассказов

Ещё сегодня утром, выползая из-под руки мужа, любуясь им и жалея (а Людмила жалела его, понимая, что эти несусветная тщательность и сдержанность во всём не дались ему просто так от природы, а возникли и окрепли от одиночества и бесприютности), невозможным счастьем согревалась. Она звала его «Мир» – случайно ли? Весь мир замкнулся на нём. И каждый день, как гладкая бусина в длинном-длинном янтарном ожерелье, наполнялся солнцем и блаженством.

Но чем дальше уезжала Людмила от дома, чем глубже проникали в неё заботы и тревоги сегодняшнего дня, тем всё более отдаляясь, покидало её это счастье. И вот теперь, кто она? Мать, потерявшая живого сына, стоит на пустой остановке. Шарашит по железу дождь, и кажется, что солнце никогда не выглянет.

***

Амирам часто задумывался, как его угораздило жениться на Людмиле? Пышная, розовощёкая, с неуправляемым буйством светлых вьющихся волос – ничем, ничем абсолютно она не напоминала маму. Да, чистюля, ещё какая; но её смех, её почти неумолчное щебетание так не вязались с молчаливостью мамы и самого Амирама, что должно непременно раздражать, но – нет, не раздражало! Не сказать, что ему очень нравилось, но Амирам так быстро привык к способности Людмилы всё делать вслух, что если она замолкала – беспокоился: здорова ли, всё ли в порядке?

И вдруг, когда они прожили вместе уже больше трёх лет, Амирам понял, в чём главная притягательность Людмилы, схожесть с его матерью. Поздним зимним вечером, когда Амирам лежал в кровати, а Людмила досматривала сериал на маленьком телевизоре на кухне, он, закрыв глаза, развлекал себя бесконечной игрой «в слепого»: пытался понять по почти неслышным звукам, что делает Людмила. Вот тихонько звякнула чашка, и с мягким шипением полилась в неё минералка. Вот резко всхлипнул кухонный диванчик – Людмила присела на него, оторопев от поворота сериального сюжета. Но вот телевизор выключен, погашен на кухне свет, и Людмила идёт к нему по тёмному коридору. И в тот самый миг, не открывая глаз, Амирам увидел её сквозь сомкнутые веки, сквозь смежённые ресницы! Жена светилась в темноте белёсым светом ясно и выпукло. Он видел её! Вспомнилось не к месту «луч света в тёмном царстве», и всё стало на свои места: чистая, ясная, светлая…он сказал бы «святая», но испугался такой смелой мысли и отогнал её прочь. Об этом же говорил когда-то ему отец, видя свет, исходящий от мамы, и это свечение делало похожими таких разных, таких любимых Амирамом женщин.

Теперь, когда Людмилы не стало, когда стихли все звуки в квартире, вопреки несмолкаемому шуму улицы, соседских скандалов, утреннего чайника, Амирама вновь укрыла чёрная-чёрная бархатная темнота, наперекор дневному свету или включенной к ночи люстре. До тех пор, пока он не увидел сон.

До встречи с Людмилой Амирам снов не видел. Но Людмила так подробно и увлекательно рассказывала свои сны, что Амирам, как будто ими, снами этими, от неё заразился, и нет-нет, видел какие-то неясные пятна и смутные тени.

А сегодня вдруг сон увидел, да такой отчётливый, что в первую минуту, проснувшись, не мог прийти в себя, озираясь и не понимая даже, где он находится.

***

Работу Виктору дали несложную. Утром, в пять часов он должен перенести небольшой мешок с мукой для просвирок из кладовки на кухню. Загвоздка состояла лишь в том, что перед каждой из дверей нужно остановиться и прочесть молитву. И в молитве-то всего десять слов (Господи Иисусе Христе сыне Божий, спаси и помилуй мя, грешного!), но запомнить её никак не удавалось, приходилось, придерживая мешок, тащить из кармана бумажку и читать по ней.

Скудная и редкая трапеза, неудобная кровать не доставляли ему ни облегчения, ни особых страданий. Стоя на утренней службе, он постоянно отвлекался, уносясь мыслями вон из храма и вообще далеко-далеко отсюда. А ползание после службы по прохладному кафельному полу храма среди таких же трудников, как и он, с небольшим скребком и влажной тряпкой (соскабливать воск, накапавший со свечей), приносило даже некоторое удовольствие. В течение дня набегало много разнообразных занятий: убирать с гряд морковь и свеклу, собирать опавшие яблоки, подметать дорожки. День поэтому представлялся бесконечно длинным, и через три дня казалось, что живёт он здесь, по меньшей мере, месяц. Странно, что работу никто не проверял, но все делали, никто не увиливал. Верно от того, что заняться всё равно нечем, так, по меньшей мере, за работой время убить.

После службы Витька подходил к иконе «Неупиваемая чаша», долго и пристально смотрел в глаза Божьей Матери. Невзирая на толпу подле иконы, мерещилось, что глаза её смотрят на него одного. Но он не чувствовал ничего, он не верил. Многочисленные колечки, крестики, цепочки, оставленные перед иконой в благодарность за исцеление, вызывали сомнение, не в своей подлинности, конечно, а том, как они попали сюда.

– Неужели кому-то помогает? – прикидывал он, – наверно, специально здесь развешивают, типа, для рекламы.