Разные годы жизни

На поезд я провожала его одна: муж был занят на срочной операции. А может, он просто не захотел присутствовать при нашем нелегком прощании. Умный, чуткий человек. И я не удержалась и сказала Эдику:

— Папа хороший. Он спас нас обоих, когда я умирала при родах. Никогда и ни в чем не упрекал меня. И не обижал тебя...

— Я знаю, что хороший. Вообще, тебе везет на хороших. Можешь гордиться.

— Сынок...

— Да?

— Прости.

— Да за что, собственно? Но только... в первый же мой отпуск съездим туда, где эта надпись. Ведь он не забыт, верно? Как сказано в стихах — «мальчишки России, которые вечно живы...».

Он стеснялся обнять меня при посторонних, огромный, широкоплечий, совсем взрослый парень. Он лишь порывисто прижался щекой, как однажды тот, другой... И все поглядывал по сторонам, беспокойно, с тревожным ожиданием. Он ждал ее.

Накануне отъезда сына я поняла, что он спешит на свидание. Он долго гляделся в зеркало, нарядно оделся. «Зачем берешь транзистор?» — ревниво спросила я. «Надо», — коротко ответил он и, позабыв поцеловать меня, как обычно, в щеку, помчался вниз по лестнице. Наверное, в тот вечер он где-то танцевал со своей девушкой. На тихой аллее парка или на берегу озера. И хорошо, что в тот вечер не было сигнальных ракет и что его любимая не знает, что значит ждать и не дождаться. Они, наверное, говорили об умных вещах, ведь сейчас учат такому, о чем мы и понятия не имели: космос и дальние звездные миры, например. Но не вчера ли прокладывали путь к ним двадцатилетние капитаны?

Да, очень может быть, что сын сказал ей заветное, единственное слово, что-то обещал — и она сразу поверила ему. Верно, многое повторяется в жизни, но не всё. И это хорошо и правильно, что не всё.

II СОЛНЦЕ БАБЬЕГО ЛЕТА

У ЧУЖОГО КОСТРА

Днем ей дозвониться невозможно. Она бегает по заводским цехам, сидит на совещаниях у директора, участвует в заседаниях месткома. У нее множество общественных обязанностей; их валят на нее без разбора, потому что всем известно, что Дзидра — женщина одинокая и не знает, куда девать свободное время; она принимает нагрузки, потому что отказываться ей неудобно: у других женщин дети, стирка, тяжелые сумки с продуктами...

Но Дзидру нельзя застать дома и вечерами: она не пропускает ни одного гастрольного концерта, а главное — дни рождения, именины, годовщины...

Своей новой однокомнатной квартире Дзидра сначала радовалась: достаточно хлебнула она коммунальных неудобств. Покупала гардины, лампы, посуду, ковер. Рассказывала, какое наслаждение прилечь вечером с книжкой и почитать в полной тишине или без помех посмотреть телевизор. И еще — как приятно одной хозяйничать на кухне: что ты куда поставила, то там и стоит. Но наступил миг, когда квартира была обставлена и вылизана до полной стерильности. И тогда чистое, красивое жилье стало пугать ее своей гулкой пустотой, которую Дзидра ощущала всей кожей.

Она перестала готовить дома, и вообще старалась обойтись минимальным. На свою инженерскую зарплату стала хорошо одеваться, делать прическу и к друзьям приходила не с пустыми руками.

Дзидре пятьдесят, но она еще сохранила стройность и гибкость. Одна из ее замужних подруг, основательно располневшая, мать троих детей, любит повторять не без некоторой зависти: «Родила бы хоть одного, забыла бы, что такое стройность». А может быть, Дзидра действительно мало ест, и поэтому фигура у нее как у манекенщицы из Дома моделей.

Я — вторая подруга Дзидры. Тоже замужняя.

И временами становится вроде бы стыдно, неудобно за то, что у меня есть все, а Дзидра, самая красивая и умная из нашего класса, осталась одна. До войны это трудно было представить. Давным-давно закончилась война, но еще живет она в женских судьбах: даже в праздник трудно найти мужчину, чтобы посадить за стол рядом с Дзидрой и многими другими, кому между сорока и пятьюдесятью с хвостиком.

Дзидра бежит от своего одиночества, словно зная, что нет ничего, что так старило бы женское лицо, как это самое распроклятое одиночество. Она, верно, чувствует приближение того времени, когда женщина отбрасывает последние надежды и целиком погружается в воспоминания. И поэтому стремится зачерпнуть хоть немного тепла: сегодня в одном доме, завтра и послезавтра — в других. И когда у той матери трех детей родился четвертый и она на части разрывалась от забот, Дзидра попросила: «Отдай мне новорожденную». Не тут-то было. Едва лишь прозвучала эта просьба, всякие жалобы прекратились, и единственное, что было Дзидре милостиво разрешено, — стать малышке чем-то вроде крестной матери.

Я встретила Дзидру в «Детском мире». Она стояла в длиннейшей очереди за какими-то розовыми итальянскими кофтенками, стояла с гордой и радостной улыбкой на лице, и другие женщины наверняка думали: «У этой все в порядке».

Какой уж там порядок! Однажды в воскресенье, в гостях у своей крестницы, Дзидра услышала шепот свекрови многодетной матери:

— И что эта старая дева к нам зачастила? Уж не поглядывает ли она на Артура?

Подруга оборвала старуху, посмеялась, но, провожая Дзидру, глянула на нее как-то странно...