Разные годы жизни

Он умолк, но все поняли, что это «мягко говоря» выходило за рамки приличий и было не в пользу строителей.

Илиана повернулась к выходу. Пальцы Арвида сжали ее локоть: «Потерпите...»

Споры, споры, споры. На каждом этаже, в каждой квартире, в каждой комнате. В четверть двенадцатого Бергманис уже хрипел: в горячих дискуссиях у него пропал голос.

На верхнем этаже комиссию ожидал накрытый стол. Шампанское. Кое-какая закуска. Маленькая, трогательно милая елочка. Наверное, от ее зелени и запаха хвои комната показалась неожиданно уютной. С лиц сбежало выражение усталости, мохнатые ветки смахнули досаду. На сердце полегчало, пришло спокойствие.

— Ну, чем не прекрасная комнатка? Можно только позавидовать тем, кто будет в ней жить, — искренне сказал Бергманис. И странно — даже Илиана ощутила легкую зависть к тем, кому суждено будет вить здесь свое гнездо.

От бокала шампанского в голову ударил легкий хмель. Кажется, она бросала на Арвида слишком лукавые взгляды. А он, раскрасневшийся, подмигнул ей как заговорщик.

Один за другим члены комиссии подписали акт. Словно праздничный салют, с глухим хлопаньем вылетели пробки. Были провозглашены тосты. И все это произошло мгновенно. Члены комиссии унеслись галопом. Каждому Бергманис на прощанье пожал руку, повторяя: «Спасибо, что поняли ситуацию».

Под конец они остались вчетвером: Бергманис со своим соратником и Илиана с Арвидом.

Не удержавшись, она спросила:

— Простите, а что это за особая ситуация?

— План, сердечко мое, план. Через сорок минут конец года.

— Ну и что?

— Как — что! План выполнен, значит — всем хорошо. Разве стал бы я так надрываться только ради своей премии? Я сапожник без сапог, о такой квартирке пока могу лишь мечтать. Порадуемся, дорогие товарищи. Мы поспели в срок, не то, что те, — и он махнул рукой в сторону окна.

Там темнота была рассечена лучами прожекторов, и по их ослепительной дорожке, как по лестнице, летели вверх мириады хлопьев. Сквозь их кружево можно было различить темные суетящиеся фигурки.

— Бедняги, даже юпитеры киношников их не спасли, — усмехнулся Бергманис, и в голосе его прозвучали нотки жалости и одновременно превосходства. — Теперь им уже не поспеть.

Спускаясь по лестнице с шестого этажа, Илиана опиралась на руку Фрейната. И уже в который раз за вечер подумала: «Какая сильная, надежная рука». Арвид с иронией в голосе сказал:

— Знаете, кого напоминает мне Бергманис? Пассажира, который знает, во сколько отходит поезд, но до последней минуты не успевает уложиться. А потом несется, не разбирая пути, лишь бы вскочить хоть в последний вагон. Не беда, что слетела шапка, соскочила галоша...

Прежде чем выйти на улицу, он неожиданно заявил:

— Мне неохота домой. А вам?

Илиана замялась. У Игната концерт. Потом он, конечно, придет домой. Будет ждать. Удивляться, куда она пропала. Беспокоиться.

Накрыть на стол она не успела. Кто мог знать, что работа затянется до полуночи? Она представила, как оба они будут сидеть за наспех собранным ужином. Игнат в очередной раз произнесет те же слова, что и всегда, поднимая бокал. Также улыбнется. Так же обнимет, ведя в спальню. «Пора бай-бай», — скажет он.

Это «бай-бай» заставило ее содрогнуться. И она ответила достаточно уверенно:

— Мне тоже не хочется.

— Тогда с этой минуты вы мне не начальница, а я вам не подчиненный. Идти нам некуда, да и незачем. Побродим просто так. Кстати, как вас зовут?

— Илиана.

— Красивое имя, необычное. А для меня вы будете... — Он оглядел шедшую рядом женщину с головы до ног. — Для меня вы будете Лиана. Тонкая, гибкая... настоящая лиана.

Он взял маленькую женщину за руку и повел, как ведет отец ребенка, держа его кулачок в пальцах, наклонившись, чтобы малышу не приходилось тянуть руку вверх, хотя самому ему идти так, сгорбившись, неудобно.

Они часто останавливались, провожая взглядом взлетавшие ракеты, переводя глаза на освещенные окна, на мерцающие за стеклами свечи. Они не подумали, что сейчас было бы лучше сидеть в тепле, в веселой компании. Новогодняя ночь, нереальная, словно пришедшая из сказки, заставила двоих на время утратить чувство действительности, забыть всех и вся и, ни о чем не думая, подчиниться ее странному волшебству. Если бы кто-нибудь сейчас сказал им: «Но эту ночь, со всей ее романтикой и необычностью, каждый ведь стремится провести дома, в семье», — они, вернее всего, просто не поняли бы этих слов. Семья? Да была ли она у каждого из них?