Разные годы жизни

— Потому что не мобилизуем свои силы, — продолжал кипеть главный инженер. — Так говорит мой отец, он фронтовик, и я ему верю.

— Верить — хорошо, тяжело терять веру.

Наверное, это было сказано так тоскливо, что Эглитис на миг умолк. И продолжал уже без прежней напористости:

— Принимать новые дома тоже больше не будем. Мы достигли потолка — сто тысяч квадратных метров. Все, что сверх того, пойдет новому домоуправлению. — Он снова оживился. — Порадуйтесь хоть, что от Бергманисов мы избавились. И у меня столько планов...

— Фантастических, — с иронией вставила Илиана.

— Нет, совершенно реальных, — не уступил Эглитис. — Начнем борьбу за культуру быта, возьмемся наконец за воспитание, за создание коллективов в каждом доме. Чтобы не было отчуждения.

— Ого!

— Помните того сварливого старика? Я позавчера сходил туда. Деревянный домик, всего четыре квартиры. Постучал. Из соседней двери выглянула соседка: старик, мол, ушел в магазин, обождите. А ждать мне пришлось бы до судного дня, потому что старика неделю назад похоронили. А соседка не знала. Что это, не отчуждение?

— Наверное, он был плохим человеком.

— Плохим? Тогда скажите: а каким был Фрейнат?

— Что — Фрейнат? — вырвалось у Илианы.

— Со своей мадамой на рынке в Таллине спекулирует луковицами тюльпанов.

— Не может быть!

Илиана сама поняла, что ее слова прозвучали слишком наивно.

— Может, — сухо возразил Эглитис. — Отец рассказывал, что на факультете он был своим парнем и отлично учился. Но эта баба... Жаль, что в уголовном кодексе нет статьи, чтобы судить за отравление сознания другого человека, за моральное убийство. Говорить такой о совести, чести — нет уж, такую дробью не ранишь. Но и он хорош. Мчаться в Таллин, чтобы побольше заработать...

«А ты все-таки еще ждала Арвида. Надеялась... Ну, почему этот молодой парень, сын фронтовика, так умен? Умен? Разумен? Нет, не то слово. Скорее — убежден и полон сил. Не попросить ли у него совета — что делать? Но стыдно признаться: мне тяжко, и я не знаю, вернуться ли на Север или остаться тут и взяться за это самое воспитание... А Игнат? Смогла бы я всю остальную жизнь тихо-мирно прожить рядом с ним? И совсем забыть Арвида?»

Но Илиана промолчала. Губы ее не раскрылись. Сейчас она знала: надо будет очень много работать. И жить. Потому что все-таки не сгорела в солнечном луче на исходе лета. Может быть, поэтому Эглитис так и не услышал от нее вопросов.

КАЙЯ И КАСПАР

Аплодисменты в зале все не унимались, и она уж счет потеряла, сколько раз поднимали занавес. Время, наверное, за полночь, мешал корсет, было неприятно жарко от тесного, специально для этого вечера сшитого платья из блестящей плотной парчи. Воздух стал тяжелым, может быть, от дыхания множества людей на сцене, сидевших, приходивших и уходивших, и, конечно, от бесчисленных цветов, которых становилось все больше. Их продолжали нести к двум длинным столам — и букетами, и в корзинах. Корзины ставили у ее ног, так что сейчас они как бы отделяли ее от зала яркой, сильно пахнущей преградой.

У нее хватило сил, чтобы на протяжении долгих часов чествования ни разу не присесть на специально для нее поставленное старинное кресло с резными подлокотниками. Лишь иногда она слегка опиралась руками о резную спинку, чтобы попытаться собрать воедино разбегавшиеся мысли и быстрым взглядом окинуть зал. Никогда она не различала со сцены тех, кто находился в зале. Жизнь, которой она жила, ежевечерние перевоплощения не позволяли ей разглядеть поподробнее окутанные полумраком людские силуэты. И когда знакомые, сидевшие в первых рядах, после спектакля говорили: «Ты видела, мы тебе махали!», или: «Как мы аплодировали тебе после второй картины!», она лишь растерянно улыбалась.

Но сейчас взгляд Кайи был устремлен в зал в поисках Каспара. Пришел? Один? Или осмелился прийти с той?..

Наконец чествование подошло к концу, коллеги начали собирать подношения, чтобы помочь Кайе увезти их домой. Ей хотелось броситься к груде подарков и цветов, чтобы найти единственный ее интересующий — присланный им. Кайя чувствовала, что у нее не хватит сил до утра, когда окончится банкет и она окажется дома наедине с собой. Она быстрыми шагами пересекла сцену, с неудовольствием взглянула на венок, обвивавший цифры «60» и «40», и на миг даже зажмурилась, как бы исключая эти цифры из своего бытия.

...Кайя увидела его впервые вот здесь, на этом осветительном мостике. Он стоял, наблюдая за репетицией, стоял, как молодой бог, как древний викинг, приплывший из-за неведомых морей. Почему-то в тот день все шло не так, как надо, запах клея и пыли от старых декораций смешивался с приторным ароматом грима. Кайе казалось, что именно от этого у нее отчаянно разболелась голова. «Что за новое лицо в театре?» И в тот же миг она упала, зацепившись за металлический прут.