Разоблаченная

Я киваю и начинаю рассматривать двусторонние ламинированные страницы. Наконец решаюсь на бельгийские вафли и бекон. Я их никогда не пробовала, но это звучит здорово. После того, как нам приносят еду, мы несколько минут молча поглощаем пищу. Вафли настолько вкусные, что я ни на минуту не хочу отрываться от трапезы.

Когда мы заканчиваем с едой, Логан огромными руками берет маленькую чашечку с черным кофе. Вздыхает.

‒ Итак, какие у тебя ко мне вопросы?

‒ Как ты сумел разузнать имя?

‒ Имя? ‒ Он приподнимает бровь. ‒ Не «мое имя», а просто «имя»?

‒ А оно мое?

‒ Ты мне не веришь? ‒ Его это явно задело.

Я хочу быть разумной, но это сложно.

‒ Верю. Хочу верить, по крайней мере. Но могу ли я? Стоит ли мне? Это может быть любое имя. Откуда мне знать, что оно именно мое?

Он понимающе кивает.

‒ Ты права, ‒ произносит он. ‒ Ты говорила, что тебе причинили боль шесть лет назад, и что у тебя была полная потеря памяти. Ты не сказала, в какой больнице была, поэтому я начал копать глубже. Стал искать всех неизвестных пациентов, которые были в коме по всему Нью-Йорку. Подключил пару источников, друзей, которые знают, кого спросить о таких вещах. Шесть лет назад были тысячи несчастных случаев, после которых жертвы впадали в кому. Однако все эти тысячи были опознаны, все, кто шесть лет назад были в коме. Большинство пришли в себя через несколько часов или дней после происшествия, к большинству полностью вернулась память, в то время как некоторые лишь частично смогли восстановить воспоминания.

‒ Ты о чем? ‒ Мне становится дурно.

‒ Ты знаешь, как долго пробыла в коме?

Я начинаю вспоминать. Когда я очнулась, то была словно в прострации. Я пришла в себя, но как бы не полностью. Долгое время я не могла сосредоточиться и зрение было размытым. А потом долгое время даже не понимала, о чем меня спрашивают, и не могла ответить. Я не говорила. Врачи даже не были уверены, была ли это психологическая или же когнитивная проблема. Но Калеб проводил со мной много времени, и я, наконец, стала разговаривать. Я подражала его речи, стала выказывать признаки понимания происходящего. Но я не знала, не помнила, как долго пробыла в коме. Все, что я знала о произошедшем, мне рассказал Калеб. Мои реальные воспоминания о том времени, что я пришла в себя, были довольно расплывчаты.

Я качаю головой.

‒ Я... Я не знаю, нет. Я... Калеб никогда мне не рассказывал. А я никогда и не думала спрашивать.

Он кивает.

‒ Но ни один человек, который был в коме, о котором мне удалось разузнать, не подходил под твое описание, ни физически, ни симптоматикой болезни.

Еще один глоток кофе.

‒ Тогда я вновь начал искать. Год за годом я просматривал материалы пациентов, которые впали в кому и так и не были опознаны. Так называемые «Джейн Доу». Я переговорил с сотнями врачей и медсестер, но никому ничего не было известно.

‒ Ты все это проделал? Все эти поиски?

Он пожимает плечами.

‒ Я же обещал, что найду доказательства. Я до сих пор над этим работаю, но это требует времени. Может мне продать бизнес и стать частным сыщиком, как думаешь? Кажется, у меня талант к этому. ‒ Взмах рукой. ‒ Так вот, ближе к сути. Каждую свободную минутку, каждый час, когда, как предполагалось, я должен был спать, я искал информацию о тебе. Я прошуршал три года, прежде чем отыскал хоть какую-то информацию о тебе.

Он делает паузу, и я не знаю почему. Я в замешательстве, меня одолевает любопытство и чувство страха.

‒ И? Что ты узнал?

‒ В две тысячи шестом году здесь произошла автокатастрофа. Трое пассажиров. Мать, отец и девочка-подросток.

‒ Автомобильная авария? ‒ Я тяжело сглатываю. ‒ В две тысячи шестом году? Девять лет назад?

Он кивает. Голос спокойный, нерешительный.

‒ Детали отрывисты. Мать и отец погибли мгновенно. Юная дочка сидела на заднем сидении, и ей как-то удалось выжить. Ее доставили в больницу, но, опять-таки, подробности, как именно это произошло, весьма туманны. Я разговаривал с медсестрой, которая той ночью работала в скорой помощи, и единственное, что она помнит: поступил звонок о том, что шестнадцатилетняя девушка с тяжелой черепно-мозговой травмой и что она без сознания. Это все, что ей было известно. Она была там. Им удалось спасти ей жизнь, но та так и не пришла в сознание, и ее перевели на другой этаж. После этого медсестра ничего о тебе не слышала, потому что... черт, через медсестер скорой помощи в Манхеттене проходят сотни пациентов каждый день. Они не могут уследить за каждым, понимаешь?

‒ Автокатастрофа? ‒ У меня кружится голова. ‒ Не ограбление?

‒ Медсестра очень точно описала тебя, только моложе. Смуглая кожа, темные волосы. Красивая. Должно быть, латиноамериканка, мексиканка или испанка. Рассказала о полученных травмах. О том, в каких местах у тебя остались шрамы. Именно там, на бедре, где и у тебя. - Он касается своего бедра там, где находится мой шрам. Потом прикасается к голове, к тому месту в волосах, где и у меня был шрам.

‒ И эта женщина, если это и впрямь ты, попала в автокатастрофу. Это точно.

‒ Итак... если в больнице не могли опознать мою личность, как смог ты?