Разорвать порочный круг (СИ)

— У меня не было друзей, — внезапно накатила боль, и бастард, издав всхлип и задержав после него дыхание, скрипуче сказал: — Игрушек тоже, — боль нарастала, вырывалась наружу чередой всхлипов, через которые он упорно продолжал говорить; каждое слово давалось с мучениями: — Я видел… что у других… детей… они есть… Я… я хотел тоже поиграть с ними., — в горле стоял ком, а из груди рвались вверх всхлипы, из-за чего говорить приходилось, пробиваясь сквозь эти заграждения. — Поиграть… с игрушками, — голос дрожал, предавал. — … а… а они не давали… Я… отбирал их у них… но… приходили стар… старшие или их мамы… и отбирали их у меня… Они… жаловались ма… ма… ме. и она… наказывала ме… меня, — слова давались с трудом, выходили с громкими вздохами, а все ударения выходили на последние слоги. — Она… всё время, — голос вдруг стал тонким и визгливым, но Рамси ничего не мог поделать с собой, — б…била ме… мен.я, — он задержал на несколько секунд дыхание. — Почти ни.никогда… не звала ме… меня по и.и.имени.

Болтон окончательно утерял над собой контроль и зарыдал, пробуя выплеснуть вон всю боль. Зажмурив глаза, он исходился всхлипами, вопя про себя о своем горе и не понимая, почему, почему это произошло с ним. Почему именно он? За что?!

На плечи легли руки супруги.

— Рамси, прошу, не плачь, в этом не было твоей вины, — из горла вырвался очередной надрывный вздох, от которого скрутило все внутри от боли. Почему? За что?!

— То, что она делала с тобой, просто ужасно и ненормально. Настоящая мама никогда не допустила бы, чтобы ее ребенок страдал так же, как ты, — в долю секунды его пронзило колющей болью, будто раз за разом кто-то бил ножом в самое сердце. Все существо окунулось в то невыносимое, разрывающее на куски чувство ненужности никому. Он сгибался от него пополам и упирался руками в постель, а потом опять подскакивал, не находя себе места и вовсе не замечая, как Санса заключила его в свои объятия и успокаивающе гладила по плечам. Уголки рта Волчицы дрожали, морщился от усилий лоб, губы превратились в тонкую линию, и она отрывисто и надрывно произнесла: — Мама защищает и оберегает своего ребенка.

Последнее слово вырвалось умирающим шепотом.

Это она должна была защищать его, это она должна была кормить его, это она должна была быть на его стороне. Это она…!

Это всё из-за нее!

Полыхнула и стала заполнять собой все черная ненависть.

— Я ненавижу ее! — закричал Рамси, пытаясь вырваться из объятий и повернул лицо к обвившей его руками супруге. В голове все кружилось и мелькало, царил полнейший сумбур, и единственное, что он знал — боль почти ушла.

— Прошу, не надо, — долетело до ушей сказанное мягким и молящим голосом Сансы. Ненависть спала, сделалась более спокойной и сдержанной; с ней он мог дать Сансе шанс и прислушаться к ее словам. Он сидел перед супругой и выжидал ее слова.

В загоревшихся нездоровым блеском глазах Болтона Волчица все еще могла видеть ненависть и злобу, которые она бы не хотела, чтобы он ощущал. Тяжело вздохнув и набравшись духа, она заговорила:

— Когда бандиты оглушили тебя и увезли меня, то я впала в панику и готова была кричать от своего бессилия. Я всё думала, чтобы ты был жив, пришел за мной. Боялась остаться одной, с ума сходила от того, что не знала, жив ты или мертв. Если бы… если бы так вышло, что ты погиб, а я понесла бы от одного из этих мужчин ребенка, то убилась бы горем. Я бы не перенесла еще одной потери, я бы места себе не находила. Мне кажется, я бы перестала дышать от боли, что осталась одна.

Он внимательно слушал Сансу, чувствовал, как щемило сердце от жалости к ней. Должно быть, это было нелегко для нее.

— Самое страшное, что я бы возненавидела ребенка, — продолжала говорить жена, и Рамси вдруг подумал о себе, ощутил, как защемило в груди, начала накатывать волнами боль. Почему? За что ему это? — Не захотела бы иметь с ним ничего общего. Я бы… — в груди кто-то бил ножом, голова, казалось, взорвется от ослепляющей боли. Голос продолжившей говорить жены отошел на задний план и прекратил существовать. Сейчас для него существовала только эта боль собственного бессилия, а потом это чувство бессилия начало размываться, к нему присоединилась боль невосполнимой потери. В груди уже не просто било ножом, а вырывало вместе с ним куски плоти, вырывало душу. Но у потери не было лица, и нельзя было понять, откуда происходило бессилие. Однако они были здесь, были реальными, и в голове проскочило стрелой осознание.

Так чувствовала себя Мама.

Это была ее боль.

И в этот же миг все стихло, вся боль ушла, вырвавшись из груди последним всхлипом.

—… Я бы поступила жестоко… — долетел до ушей голос обнимающей и гладящей его по голове жены. Она прижимала его к себе и с сожалением говорила дальше: —… он ведь не был бы ни в чем виноват, а я бы заставила его страдать из-за злости на то, что со мной сделали. От боли я бы возненавидела все, что было бы хоть как-то связано с моими насильниками, и навредила бы невинному ребенку и даже не поняла бы этого.