Разрушенный дом. Моя юность при Гитлере

Кое-что в зале теперь стало мне понятнее. Господин прямо передо мной, которому я до этого уже как-то слегка постучал пальцем по спине, чтобы спросить его про обвиняемых, – это Шлаге, Бруно Шлаге, обвиняемый № 8, завхоз и каменщик. У него простое, несколько примитивное лицо, редкие волосы, подстриженные ежиком, раздраженные черты лица немецкой мелкой сошки. Обвинение вменяет ему в вину соучастие в так называемых разгрузках бункера, то есть выведение заключенных из клеток на расстрел к так называемой черной стене. «Подсудимый был задействован в этих расстрелах». Прямо перед ним сидит интересный, интеллигентный на вид человек. Зовут его Брайтвизер, он был юристом и советником по вопросам юстиции, в 1940 году был направлен в Освенцим. Он обвиняемый номер тринадцать. Он кажется таким приятным и спокойным, что я, не задумываясь, пригласил бы его на работу с непосредственным обращением с денежными и товарными ценностями. «Обвинение вменяет ему в вину то, что начиная с октября 1941 года, с первого умерщвления газом людей, отведенных в подвал блока 2, он вводил в подвальные помещения ядовитый газ «Циклон Б», посредством чего было убито около 850 советских военнопленных и около 220 заключенных из лазаретного корпуса». Добрая тысяча убитых – в данном процессе это, так сказать, пограничная величина, и, вероятно, обвиняемый думает: это ведь были всего лишь русские, не евреи – не так ли? Его нынешняя профессия – бухгалтер.

Я листаю печатные материалы, которые мне мой гамбургский коллега сунул в руки, и, поскольку суд еще не начался, я быстро пробегаю глазами информацию об обвиняемом Богере: Вильгельм Богер, родился в Штутгарте в 1906 году. Он сидит впереди, обвиняемый номер три, делопроизводственный служащий, тоже бухгалтер. Что это значит, думаю я? Неужели все члены СС были сплошными бухгалтерами? Я всегда думал, что это были герои, рыцари, немецкие мужи. Пробегаю глазами информацию о выборках, отборах, умерщвлениях газом, расстрелах и «черной стене». Это все деликты, коим нет числа, массовые убийства, невообразимые и анонимные. По сути, мало что говорится о случае Богера, но затем я читаю: «Наряду с этим Богер в ответе за многочисленные индивидуальные действия. Ему, среди прочего, вменяется в вину то, что он убил заключенную секретаршу Тофлер в блоке 2 двумя пистолетными выстрелами; на кухне для заключенных держал под водой 60-летнего священника, пока тот не захлебнулся; расстрелял из пистолета с расстояния около трех метров польскую супружескую пару с тремя детьми; затоптал до смерти польского генерала Длугишевски, исхудавшего до состояния скелета; осенью 1944 года, после подавления мятежа отряда особого назначения, у крематория убил пистолетными выстрелами в затылок около 100 заключенных, которым было приказано лечь на землю». И я листаю дальше и в заключение читаю: «Не регистрируя место проживания в полиции, после войны Богер многие годы пребывал в окрестностях Крайльсхайма, где работал в сельском хозяйстве. Позже он вел деятельность в Штутгарте в качестве делопроизводственного служащего».

И я думаю: итак, он тоже был послушным, ответственным бухгалтером, какие нужны в Штутгарте, человек, на которого можно положиться, человек, который снова приспособился, снова мог спать и наверняка снова завел приятелей, друзей и семью – убитые не беспокоили его во снах. И если б не было в Гессене, в этом красном Гессене, этого храброго и смелого человека, генерального прокурора Бауэра, счастливого случая в нашей юстиции, чуда в нашем чиновничьем государстве, и если бы этот Фриц Бауэр не решил: «Мы проведем этот процесс, будет он популярен или нет, мы проведем его здесь, во Франкфурте!» – то Богер, вероятно, все еще мог бы добросовестно сидеть за своими делопроизводственными списками, подводил бы линии, черты и суммы красными, синими и зелеными чернилами, его все еще не посещали бы во снах его жертвы. А Мулка, интеллигентный, образованный, пожилой, бывший адъютант Хёсса[23] и преуспевающий гражданин ФРГ, дальше вел бы в Гамбурге свой бизнес по импорту кофе, прекрасно находил бы общий язык с иностранцами, наверняка был бы демократом западноевропейского типа, симпатизирующим Христианско-демократическому союзу, но активно не участвующим, раболепствующим перед Западом, жестко критикующим восток: «против востока мы должны держаться вместе». И когда он слышит про бесчеловечность, а сейчас ведь так много говорят про бесчеловечность на востоке, то он всегда будет думать про коммунистов: про Баутцен[24], Вальдхайм[25] и Хильду Беньямин[26] – но никогда про себя самого.