Разум

Любо Польняк однажды точно охарактеризовал состояние моего отца после развода; он сказал, что в глубине души отец должен был радоваться, что от него ушла жена, ибо тем самым избавился от неистового, ненасытного существа, которому он, как тип созерцательный, не мог соответствовать. (Кстати, Польняк назвал отца интеллектуалом.) Однако мне трудно применить слова Любо к себе самому, хотя моя жена тоже загоняет меня в тупик оригинальности нашего домика со зверятами. Даже если бы теоретически я и признал возможность развода — чего никогда не сделаю, и не потому, что я католик, а потому, что когда-нибудь в обществе возобладает именно такая мораль (какую я опережаю, а не опережал бы, то считал бы себя ничтожеством, не имеющим права продавать свои мысли), — если бы, повторяю, теоретически я признал возможность развода, меня, собственно, ждал бы такой же удел, что и моего отца. Допустим, мне было бы лучше, я мог бы отдавать свое внимание другой женщине, а возможно, и другим детям, но при этом я потерял бы свое самое сокровенное качество, которое я обрел путем самовоспитания, пиетета к разуму: способность постоянно приносить себя кому-то в жертву. Возможно, я стал бы создавать совершенные, веселые, блистательные сценарии, но это как раз та область, в которой я заменим. Незаменим я своим особым отношением к разводу супругов, а это в нашем столетии почитается безумием.

Я словно тот офицер, герой новеллы Кафки[38], что расхваливал смертоносный аппарат, который перед казнью писал приговор на спине осужденного. Когда некий путешественник усомнился в этом аппарате, в него влез сам изобретатель и дал написать приговор на собственной спине. Я уж не помню в точности этой новеллы, но любопытно, откуда тот человек знал, что эта совершенная машина способна вообще написать ему на спине какой-то приговор. Надо будет снова перечитать новеллу, хотя, впрочем, это не повлияет на мои ассоциации. Важно другое: я тоже считаю себя создателем некой позиции или, скажем, жизненного стиля, который призван дать мне объяснение моих же ошибок. Как если бы сам я недостаточно верил в собственный разум или не мог бы сформулировать собственный приговор. Повторяю, меня интересует скорее механизм перенесения ответственности на ситуацию (на аппарат), чем сама проверка истинности приговора, вынесенного аппаратом. Так в средние века люди с напряжением ожидали своего пришествия в ад или рай, чтобы окончательно узнать, хорошо или плохо они поступали.

В книге И. С. Кона[39] «Открытие Я» есть такая фраза:

«Сознание того, что ваши самые близкие могут сравнительно легко обойтись без вас, что вы принципиально  з а м е н и м ы, вызывает болезненное чувство собственной незначительности, даже ирреальности».

Слово «з а м е н и м ы» выделил сам автор.

Итак, пожалуй, при лечении своей жены я совершаю ошибку, когда пугаю ее, что уйду, если она не станет лучше. Надо бы попробовать обратное: сказать ей, что с нынешнего дня или со следующей недели вся ответственность по хозяйству ложится на нее, потому что у меня нет больше сил. Разумеется, потом буду украдкой помогать ей — ведь она и сама убедится, что одной ей не справиться. А что, если справится? Что, если вдруг выздоровеет? Обрадуюсь ли я?

Когда я изложил свои планы жене, она сказала:

— Если ты собираешься делать по хозяйству еще меньше, чем делаешь сейчас, если хочешь взвалить на меня всю ответственность за дом, в котором нет ванной, мне для этого придется подыскать какую-нибудь литературу, чтобы получиться хозяйничать, хоть я и так делаю, что могу, но сейчас меня ждет ЭКГ и работа. Я не представляла себе, какую травму я могу получить на стеклозаводе. Это было бы выгодно только в том случае, если бы я овдовела. Сам видишь, я не совсем хорошо себя чувствую.

В самом деле, конфликт с моей сестрой совершенно ее доконал. Да и меня мучило, что сестра ни с того ни с сего взъелась на нас, и вправду — не из-за чего. Хотя впоследствии я кое-что понял…

Поскольку для велосипеда понадобилось новое место, пришлось выбросить из сарая некоторые вещи. Я нашел насос, накачал велосипед и попробовал, не войдет ли он в сарай. Места там было мало. Пришлось убрать, а то и уничтожить весь хлам. Старые шапки, подарки жениных теток, я вообще решил сжечь. Потом стал мастерить маленькую табуретку под ноги. Мне нужно нечто подобное, когда пользуюсь пылесосом или играю на гитаре. Я знал, что работа будет непростой: убираясь в сарае, я куда-то закинул инструменты. Закончив стульчик, обтянул его кожей от старой сумки, и он стал сразу похож на старинный ларчик для дукатов. Потом я умылся, сел на велосипед и поехал проверить, что поделывает дочь. Она тоже в этот день плотничала: распилила длинную доску, сделала консоли и поставила на них цветы. Я рассказал матери, Винцо и дочке, какие нелады у меня с сестрой и до чего это мучит меня.