Разум

Теперь, когда печаль ослабла, я так уже не злюсь на себя. Печаль теперь лишь повод к воспоминаниям — а они все живее. Я все больше понимаю характер отца, все больше люблю его. И в этом — его бессмертие. Когда я пожаловался матери на сестру, вернувшую мои подарки, хотя повздорила она с женой, а не со мной, мама сказала, что сестра не похожа на отца — он бы никогда так не сделал. Меня это утешило. Но мама тотчас добавила: «Он не возвращал и таких вещей, какие должен был вернуть». Меня даже кольнуло в сердце. Мамин муж заметил, что отец был властным человеком. Я простил ему эти слова — не мог же он любить отца, — но возразил: отец после шестидесяти сильно изменился, и вообще, человек — существо переменчивое, нельзя судить о нем как о незыблемой скале.

Мне хотелось рассказать им, как отец, уже прикованный к постели, заботился о своей внучке. Сестра доверяла ему дочку. А я, решив скрыть от сестры серьезность его заболевания, так и не взял на себя уход за ребенком. По временам отец кричал из своей комнатушки: «Марьенка, ты играешь?» А внучка отвечала: «Я сижу, не играю». «Хорошо», — говорил отец, продолжая потихоньку стонать. Хотелось сказать матери и ее мужу — а может, еще и потому, что с нами сидела моя дочь, — как отец писал о своей тяжкой жизни, и как все любили его: и старый Годжа, и пан Ружович, и Мартин Влк, который тоже ушел в мир иной, — и как бы надо им понять, что не отец впадал в ошибки, а они. К живым всегда подходишь строже… Я осекся, ничего не сказал, чтоб не жалеть потом, что их обидел. Да и поймут ли они мои слова? Как я могу допустить, что отец был не таким, каким вижу его, — я лишился бы примера, смысла жизни…

Я спросил:

— Кому отец причинил зло?

Конечно, на такой вопрос ответить трудно. Винцо сменил тему:

— Смотри, чтоб и с тобой не приключилось того же, что с Яно Годжей. Ты все надеешься, что вылечишь жену, что с ней поладишь, а в один прекрасный день трахнет она тебя по башке, и ни хрена ей не будет.

Мама кинула нехороший взгляд на мужа — может, из-за грубого словца, может, из-за того, что зря стращает: не так ведь страшен черт, как его малюют. Я обратил все в шутку:

— Моя жена еще бы поразмыслила как следует. Что она бы делала без меня?

Дочка сказала, что такие вещи сравнивать нельзя. Но тут она не совсем права. Сравнивать можно все что угодно… если хотеть.

— Каждый может стать убийцей. Кроме того, Уршула убила его неумышленно. Это произошло случайно. Думаю, она и двух лет не получит, — сказал я.

— В этом еще разберутся, — сказал Винцо. — Старый Годжа говорит, что это была не случайность: они дрались почитай всякий день.

— Такие обычно не убивают друг друга, — заключила мать.

Разговор проходил под телевизор, так что многое в голове у меня перепуталось. Домой я добрался усталый и взялся за книгу «Генетика и диалектика». Хоть я и не очень понимал суть предмета, однако высоко оценил уровень авторского стиля и подумал, насколько лживы все эти романы о будущем, где ученые разговаривают на каком-то нечеловеческом «техническом» языке, который должен придать весомость их взглядам. Но нормальному живому языку нет нужды воспроизводить вымороченный язык журналистского репортажа с какого-нибудь производства. Такой журналист приходит на фабрику с целью осветить проблемы, которыми здесь живут люди, и часто осчастливливает нас странными языковыми конструкциями. Герои этих репортажей говорят одними дефинициями, и это обычного читателя вводит в обман, который призван задурить ему голову — иными словами, убедить в серьезности технического мышления. Однако все хорошие научные книги написаны точным, совершенным языком — сплошная радость читать их.

Книга прогнала сон. На другой день я пришел на работу затуманенный. Даже ни у кого не спросил, понравилась или нет моя новая работа. А эти садисты, словно почувствовав мои муки, и словом о ней не обмолвились. Домой возвращался я подавленный. Забрел в лес, но и это меня не рассеяло, все казалось мне чужим, каким-то ненужным, враждебным.

Затосковал я по веселому обществу, по друзьям, которые отнеслись бы ко мне с пониманием. Размечтался и о встрече с Уршулой… Кто знает, где она? В тюрьме?