Разведчик Линицкий

В кабинете следователя сидели друг напротив друга Линицкий и Комаровский. Леонид Леонидович отметил про себя, что за время нахождения в тюрьме Комаровский слегка осунулся (куда-то делась его идеальная офицерская выправка), оброс рыжеватой щетиной, с темными кругами под глазами. Впрочем, и сам Линицкий, как он сам догадывался, наверное, выглядел не лучше. Тем более после жестких допросов и пыток. Комаровского же, судя по всему, не пытали. В углу кабинета сидел второй следователь, протоколируя допрос.

– Вы знаете этого человека? – спросил Губарев у Линицкого.

– Да, это Комаровский Альбин Николаевич.

– А вы знаете, кто это? – Губарев повернул голову к Комаровскому.

– Это Линицкий Леонид Леонидович.

– Вы давно знаете друг друга?

– Несколько лет.

– С 1931 года, – конкретизировал Линицкий.

– Что вы можете сказать о Линицком, Комаровский?

– До недавнего времени я считал его своим другом. Однако летом этого года я осознал, что он не тот, за кого себя выдает.

– Что вы имеете в виду?

– Летом мы оба присутствовали на открытии моста через Дунай. И Линицкий сделал несколько снимков этого моста, хотя знал, что этого делать нельзя. Когда же я у него спросил, какому богу он поклоняется, он мне ответил, что богу Кремля. А несколько ранее мне написала письмо одна из однокурсниц Линицкого по университету, в котором убеждала меня, что Линицкий – беспринципный человек, лишенный белогвардейского патриотического чувства, и что на него нельзя полагаться.

– Что вы на это скажете, Линицкий? – вперил свой взгляд в разведчика Губарев.

– Что Комаровский утаивает от следствия одну весьма важную деталь.

– Какую же?

– Это именно он, Комаровский Альбин Николаевич, как руководитель нашей группы, обязал меня быть на открытии Панчевского моста и во время фотографирования прикрывал меня от жандармов…

Комаровский вздрогнул, выпрямился. В глазах его блеснули искорки недоумения и злости. Он сжал кулаки и посмотрел на Губарева.

– Господин следователь, это подлая ложь!

– А я утверждаю, что это истинная правда! – решительно продолжал Линицкий. – Я утверждаю, что в течение нашей совместной работы я получил от вас, господин Комаровский, помимо всевозможных сведений имена 14 русских эмигрантов, посланных в СССР, и указания о целях отправки их. Так, вы дали мне сведения относительно отправки в Советскую Россию следующих лиц: Богдановича, Димитриева, Андреева, братьев Северьяновых, Марии Чавчавадзе, Буркова, Иванова, Стафиевского, Цечко, Полякова, Трофимова, Платонова, Петровского. Равным образом вы мне указали, что РОВС намеревался отправить в СССР Китина и Бакуревича. Более того, господин следователь, мне кажется, у меня есть такое подозрение, что Комаровский работает либо на английскую, либо на польскую разведку.

Комаровский опешил от такого напора Линицкого, но все, чем он смог ему ответить, уложилось в три слова:

– Вы лжете, Линицкий.

– Достаточно! – Губарев прихлопнул ладонью по столу. – Протоколы готовы?

– Так точно! – ответил помощник, собирая листы бумаги и поднося их Губареву.

Тот взял их, быстро пробежал глазами, удовлетворенно кивнул, обмакнул перо в чернильницу и обратился сразу к обоим арестованным:

– Подойдите и подпишите протокол.

А затем Губарев пошел на маленькую хитрость.

В начале февраля он тайно встретился со своим осведомителем, юнкером Гавриилом Орловым, членом НСНП, и описал, чего он хочет от него.

– Мне важно понять, в самом ли деле Линицкий работал на Комаровского, или наоборот, доктор использовал ротмистра. Ты меня понял?

– Так точно!

– Я тебя арестую на два дня якобы по этому же делу о госизмене. Драги уже подписал ордер на твой арест. Ты должен вести себя естественно, то есть возмущенно, ты просто попал под горячую руку, поскольку русский и состоишь в НСНП.

– Но ведь это так и есть, господин Губарев, – начал было Орлов, но Губарев его недовольно прервал:

– Ты бы помолчал лучше, а то сам знаешь – мне раз плюнуть тебя посадить по-настоящему.

Орлов замолчал, обиженно поджав губы.

Комаровский сидел в большой камере в обществе сорока арестантов, большую часть из которых составляли так называемые политические. Правда, в камере всем заправлял известный в Белграде рецидивист Боян. Когда отворилась железная дверь и в камеру сначала заглянул надзиратель, а затем появился молодой человек лет тридцати в очках, но с явно военной выправкой, Боян недовольно скривился.

– Принимайте новенького! – произнес надзиратель, осклабившись.

– Если только ты его себе на плечи посадишь, Радиша, – ответил Боян.

– Успокойся, Боян. Хозяин сказал, что это временно, пока в другой камере место не освободится, – надзиратель не стал больше разговаривать, быстро вышел в коридор и тут же закрыл дверь на ключ.

– Здравствуйте! – сказал Орлов.

– Ты кто такой будешь? По какой статье? – поинтересовался бритый наголо сидевший рядом с Бояном смуглый арестант.

– Не знаю! Меня ночью прямо с постели подняли, скрутили и привезли в Главнячу. Сказали, что меня обвиняют в госизмене.

– Русский, что ли? – оживился Боян. – По делу Линицкого?

– Не знаю! Я еще следователя не видел.