Читаем Разведчик в Вечном городе. Операции КГБ в Италии полностью

Что чувствует и как ведет себя человек, приговоренный к смерти, когда наступает этот трагический миг ухода в мир иной? Философы, писатели и поэты, каждый по-своему, старались как-то успокоить человечество: одни с юмором, другие — с невозмутимым спокойствием. Французский философ Готье, например, сказал очень коротко и ясно: «Рождение — это всего лишь начало смерти». И тем не менее… Наверное, важно, из-за чего умирает человек. За непростительное преступление, из-за ошибки судей или за идею. Мне кажется, что чем мерзостнее человек, чем больше зла он натворил за свою жизнь, тем трусливее ведет он себя перед фатальным мгновением. Свидетели утверждают, что патологический бабник Лаврентий Берия, погубивший множество человеческих жизней, буквально валялся в ногах у исполнителя своего вполне заслуженного смертного приговора, умоляя оставить его в живых. А вот человек, судьба которого однажды находилась в руках у Берии, встретил свой смертный час достойно и спокойно, ибо знал, что умирает за идею, в которую верил. Тогда верил, уже много, много лет тому назад…

Его поставили к тюремной стене последним, последним из двенадцати венгерских партизан, приговоренных фашистами к смертной казни. Одиннадцать трупов еще лежали неубранными на земле в неестественных позах, которые придает людям только внезапная или насильственная смерть. «Хорошо, что не виселица, — подумал человек с седыми, как лунь, волосами и бородой. — Ведь приговорили к повешению, а заменили расстрелом. Видно, торопятся…»

Неярко светило ноябрьское полуденное солнце. Слышался гул артиллерийской канонады. Наступавшие части Советской Армии были совсем близко. Да, конечно, спешили расправиться с партизанами хортистские жандармы… К седому человеку подошел старенький священник.

— Желаете ли исповедаться, сын мой?

— Нет, батюшка, спасибо. Я ведь неверующий, и все мои грехи уйдут вместе со мной в землю. Есть одна большая просьба. Перешлите, пожалуйста, моей семье в Москву вот это письмо, если, конечно, представится такая возможность.

Старик-священник незаметно взял сложенный вчетверо листочек и спрятал его в рясе. Он оказался очень порядочным человеком, этот тюремный служитель культа. Письмо дошло до Москвы и хранится в архивах сына казненного. Я держал в руках этот пожелтевший клочок бумаги с мужественными словами, начертанными красивым почерком и твердой рукой.

…Старик-священник отошел в сторону. Раздались слова команды, грянул нестройный ружейный залп… Утверждают, что перед смертью, в последнюю минуту, в голове человека с молниеносной быстротой прокручивается вся его жизнь. А она началась в небольшом курортном местечке Геркулесовые ванны, что неподалеку от города Темишвар, в бывшей Австро-Венгерской империи, когда в семье простого мадьярского труженика Владислава Патаки 1 декабря 1892 года родился сын, нареченный Ференцем. Отец был, как говорится, мастером на все руки: и пекарь, и столяр, и садовник, и маляр… Но денег в семье все равно не хватало. Посему и матушке Патаки приходилось работать у чужих людей то белошвейкой, то поварихой, то экономкой. Звали ее Берта Ференцевна, а родом она была из сербского города Нови Сад. Но все равно семья, в которой помимо Ференца была еще дочь Ирма, на тринадцать лет старше своего брата, жила дружно и весело. А потом в дом пришла беда. Умер отец, а через три года за ним последовала и мать, не пережившая тоски и материальных невзгод. Шестилетний Ференц и девятнадцатилетняя Ирма остались круглыми сиротами. Девушку взял на воспитание дядя. Вскоре она вышла замуж за молодого архитектора, и след ее затерялся в водовороте быстротекущей жизни. Во всяком случае, сестра с братом так больше и не повстречались. С Ференцем судьба обошлась более сурово. Его определили в городской приют. Здесь было совсем несладко. Но зато мальчишка научился штопать, стирать, сапожничать и даже выпивать. И потом, никогда не оставлять недоеденным кусок хлеба. Эта привычка осталась на всю жизнь. Заболел в приюте туберкулезом и, чтобы выжить, начал усиленно заниматься спортом. Утренняя зарядка стала такой же необходимостью, как чашка чая на завтрак. Физическая закалка и выносливость, а также отличные успехи в учебе обратили на себя внимание приютского начальства. За казенный счет муниципалитета города Темишвара Ференца определили в учительскую семинарию…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского флота
Адмирал Советского флота

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.После окончания войны судьба Н.Г. Кузнецова складывалась непросто – резкий и принципиальный характер адмирала приводил к конфликтам с высшим руководством страны. В 1947 г. он даже был снят с должности и понижен в звании, но затем восстановлен приказом И.В. Сталина. Однако уже во времена правления Н. Хрущева несгибаемый адмирал был уволен в отставку с унизительной формулировкой «без права работать во флоте».В своей книге Н.Г. Кузнецов показывает события Великой Отечественной войны от первого ее дня до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное