Разведка и шпионаж. Вехи тайной войны

Вообще-то мы с Валькой очень дружили, особенно когда в нашу 38‑ю школу завучем пришёл Олег Всеволодович Лишин — один из теоретиков поискового движения, человек известный и необычайно увлеченный. Вместе с ним мы создавали клуб «Дозор» — один из форпостов коммунарского движения в стране, понимая коммунарство как возрождение утраченных традиций комсомольцев 20‑х годов, очищенных от формализма и показухи советской бюрократии застойных лет. Именно Лишин познакомил нас с легендарными руководителями странички «Алый парус» в газете «Комсомольская правда» Валерой Хилтуненом и Юрой Щекочихиным, и мы фактически уже с 9‑го класса работали внештатными корреспондентами «Комсомолки».

Захаживали мы и на передачу «Ровесники» в Государственный Дом радиовещания и звукозаписи на улице Качалова. В записи этой передачи, выходившей на Всесоюзном радио, участвовали старшеклассники, а вёл передачу Игорь Васильевич Дубровицкий. На праздники здесь устраивали танцы, и он приносил из соседней студии неплохие пластинки. Мне запомнилось, как на 8 Марта слушали альбом английской группы Led Zeppelin III с заглавной композицией Immigrant Song.

Бывая у Вальки в Переделкино, где его мама выполняла обязанности секретарши и экономки в доме Лидии Чуковской, я обнаружил, что событием года здесь был вовсе не военный переворот в Чили, совершенный Пиночетом при поддержке ЦРУ 11 сентября. Здесь все вертелось вокруг подготовки к изданию рукописи Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ». Я частенько ездил в Переделкино вместе с Валей после уроков — десять минут через овраг до станции Матвеевская и еще столько же на электричке до станции Переделкино, а там прямо через кладбище мимо могилы Корнея Чуковского — и мы на месте. Зимой 1973/74 года в доме Чуковской жил Солженицын, и я помогал Вальке по хозяйству — в частности, за нами была заготовка угля в сарае, которым отапливали дом. Лидия Чуковская боготворила Солженицына и считала его своим духовным отцом. При этом он постоянно сидел в своей комнате в плетёном кресле около приёмника «Telefunken» и слушал «Голос Америки». Лидия Чуковская пишет в своём дневнике: «А.И. [Солженицын] страшно возбужден и счастлив. Ловит все передачи (Би-би-си, “Голос” и “Немецкую волну”). “Как они хорошо выбрали — главное: у немцев было 80 тысяч преступников и их судили, а русским не дали судить ни одного, хотя их было ¼ нации”.

В декабре 1973 года в Париже вышел Архипелаг Гулаг. Первым об этом мне поведал Валя, глаза его светились от восторга. Я тогда не придал этому особого значения — меня больше занимало, где достать последний альбом Led Zeppelin под названием Houses of the Holy или только-что вышедшую рок-оперу «Квадрофения» (Quadrophenia) английской группы The Who. А что касается тюремно-лагерного фольклора Солженицына, то я гордился и горжусь тем, что никогда в жизни не имел дела ни с криминалом, ни с ментами.

Автор «Архипелага» пытается убедить своих подельников, что советский народ находился в большевистской неволе: в городе мол рабский труд на заводах и фабриках, в деревне — колхозный плен, трудодни, полный беспредел НКВДешников. Исаич уверяет, что этот народ был готов взять в руки оружие во время войны с нацистами и восстать против советской неволи… Кстати, на это рассчитывал и Гитлер… Проблема в том, продолжает Солженицын, что Гитлер недостаточно опирался на предателей советского режима. «Не разглядел! — пишет Исаич, — а то бы Сталин проиграл…»

12 февраля 1974 года Валя влетел в класс с дикими глазами и сходу сообщил мне, что Александра Исаича заарестовали чекисты. А надо сказать, что, несмотря на нашу дружбу, он не знал, что мой отец работает в КГБ — более того, в непосредственном окружении Андропова. По словам Вали, прощаясь, Солженицын оставил ему свой «кожушок» — длинный овчинный тулуп до пят. Сразу после уроков мы бросились на электричку и до вечера по очереди надевали «кожушок», доехав в нём аж до Киевского вокзала и назад до станции Переделкино.

На следующий день, по словам Вали, «кожушок» упоминался в сообщении «Голоса Америки», который завершил своё посвящение Исаичу песней Окуджавы:

Потому что, виноват, но я Москвы не представляю,
Без такого, как он Короля…

Лидия Чуковская записала в своём дневнике:

10 февраля 74, воскр., Москва. Уезжала я с дачи в последний раз со странным чувством. <…> Мы обнялись, как всегда — если встречаемся или прощаемся. Я вышла, уселась. И он, к машине, уже в своём кожухе (том самом. — А.В.). Помахали.

12 февраля 74, вторник, город. Вот и нет его рядом. Увели.