Я разработал определенную теорию партизанской войны, которую сначала предложил на обсуждение Гейдриху, а потом Гиммлеру: чтобы преуспеть, каждая партизанская война, каждое растущее и активное движение Сопротивления должны иметь идею или идеал, которые объединяют партизан или членов движения. Эта идея должна быть достаточно сильной, чтобы пробуждать и постоянно подпитывать энергию и решимость партизан. Подготовка и высочайшие качества руководителей, разумеется, необходимы для систематического ведения партизанской войны, но решающим фактором всегда остается боевой дух отдельных людей. Я искал решение этой проблемы в ходе множества ночных дискуссий с русскими офицерами, а также нашими русскими агентами в Институте Ванзее. Мне стало ясно, что Сталин и другие советские руководители систематически культивировали в своих партизанских отрядах такую форму войны, которая играла на жестокости, с которой велась борьба с обеих сторон.
Русские использовали жесткость, с которой немцы вели войну, как идеологическую основу для ведения своих партизанских действий. Так называемый
Мои русские советчики полагали, что на самом деле Сталин приветствовал эту жестокость немцев, и донесения о ее обоснованности, как я был практически уверен, подкрепляли эту теорию. Один из них утверждал, что самой важной целью партизанской войны была безжалостность сама по себе, что оправдано было все, что заставит население поддерживать эту борьбу. Совершенные жестокости всегда должны быть приписаны немецким захватчикам, чтобы колеблющееся население было вынуждено — а так оно и было — оказывать активное сопротивление. Если из-за интересов русских нужно было наказать ненадежные элементы, то это должно было быть сделано таким образом, чтобы наказание казалось исходившим от немцев. Тогда остальное население с большей готовностью будет поддерживать партизанскую борьбу.
В другом донесении были изложены специальные указания НКВД о том, как следует поддерживать партизанские отряды. В НКВД было принято решение заслать некоторых своих самых лучших и надежных агентов в качестве советников и информаторов в немецкую армию и административные органы. Помимо поддержания тесной связи с партизанскими отрядами, их задачей было путем отправки ложной или точной информации ловко влиять на немецкие оккупационные власти и побуждать их принимать жестокие меры против определенных слоев населения, таких как евреи и кулаки. Казни, ликвидации и депортации были, разумеется, всякий раз представлены как зверства, сознательно совершенные немцами против русского народа. Это была поистине дьявольская программа, разработанная, по-видимому, русскими руководителями государства, и ее последствия были не менее жестокими, чем меры, принимаемые немцами.
Гитлер и Гейдрих не поверили, что русские руководители имели время или были способны разработать такие сложные ходы. Я сказал им, что моя точка зрения основана на поступивших донесениях и профессиональных мнениях моих советников. Более того, я добавил, что русские руководители, по-видимому, обладают гораздо лучшим знанием своего собственного народа, чем мы, обманутые своей собственной пропагандой, создавшей русских «недочеловеков». За такие слова я получил хорошую взбучку и на какое-то время вынужден был прикусить язык.
Позднее я снова поднял этот вопрос, но на этот раз с большей осторожностью. Я предложил, что необходимо дать русским военнопленным, работающим на нас, идеал, ради которого стоит рисковать своей жизнью. Национал-социализм для этого не подходил; его идеалы были им чужды. Очевидным вариантом была бы надежда на возможную автономию. Но это никого не заинтересовало. Продолжалась прежняя политика: русских одевали в военную форму и предоставляли им лучшие условия жизни. Им давали медали и читали лекции о высоком уровне жизни в Германии и эффективной организации немецкого государства. С некоторыми из них эта политика давала результаты, но большинству было нужно что-то, что больше подходило бы русскому характеру, удовлетворяло бы их вечное стремление к независимости.