Разведывательная служба Третьего рейха. Секретные операции нацистской внешней разведки

Атмосфера была чрезвычайно напряженной дней десять, а затем очень медленно Гиммлер начал восстанавливать свое положение. Однако этот смехотворный инцидент имел решающие последствия и дал возможность Риббентропу восстановить и укрепить свое собственное положение, в то время как у Гиммлера ушло значительное время на то, чтобы вернуть себе доверие Гитлера. Чтобы оправдаться, Мюллер писал длинные отчеты. Расхлебывать все это пришлось мне одному, так как, разумеется, Риббентропа теперь невозможно было сместить, и моя репутация была подмочена в глазах западных держав, которым мы обещали, что избавимся от него. Они больше не верили в серьезность наших намерений и относились к ним как к отчаянной попытке разрушить единство союзников. Возможно даже, что весть о наших неудачных попытках договориться о мире достигла Рузвельта, что могло подвигнуть его предложить Черчиллю принять резолюцию о «безоговорочной капитуляции» в Касабланке.

Мои дискуссии с Гиммлером в это время о его неспособности сдержать обещание в отношении Риббентропа были бурными. Он был в глубокой депрессии и, казалось, совершенно потерял самообладание, и я с огромным трудом сумел убедить его дать мне дальнейшее разрешение на исполнение моих планов.

Здесь я ненадолго хочу сделать отступление, чтобы рассказать о важной и трагической роли, которую сыграл в действиях против Риббентропа статс-секретарь Лютер, о котором я уже вскользь упоминал. Несмотря на отчужденность, которая возникла в его отношениях с Риббентропом, Лютер, который разделял наши идеи, сумел убедить его в важности разведки при ведении войны. Взаимные чувства между ними обострились из-за трудностей в личных отношениях, особенно тех, которые испытывали друг к другу их жены. Лютер чувствовал, что больше не может удовлетворять постоянные и все возрастающие требования Риббентропа выдавать ему большие суммы из секретных фондов министерства иностранных дел, за которые он нес ответственность. Пока что ему удавалось манипулировать ими, чтобы оплачивать расточительный образ жизни своего шефа, но все зашло так далеко, что он начал сомневаться в психическом здоровье Риббентропа. Например, обивку стен в доме Риббентропа пришлось менять четыре раза, потому что ее цвет не нравился госпоже Риббентроп. Лютер чувствовал, что не может продолжать работать в таких условиях, и, хотя он не желал быть нелояльным к Риббентропу, чьим ближайшим доверенным лицом он был, он без колебаний рассказал мне, как обстоят дела.

Ввиду того, что произошло между мной и Гиммлером во время нашей долгой беседы в Житомире в августе, я понял, что пришло время рассказать Лютеру — очень осторожно — о моем плане мирных переговоров. Я также упомянул в разговоре с ним о плачевном влиянии, которое Риббентроп оказывает на Гитлера, и попросил его помочь мне получить материал, который дал бы мне возможность добиться отставки Риббентропа. Лютера убедили мои аргументы, и он был рад, что Гиммлер начал придерживаться такой благоразумной политики. И теперь ему будет гораздо легче забыть о своем негодовании в адрес «черного корпуса», как он называл его. Упомянув о своих постоянных трудностях в отношениях с руководством СС, он сказал: «Некоторые эти господа совершенно безрассудны — они хотят целый мир. Они не понимают, какие у меня существуют трудности в министерстве иностранных дел, особенно с Риббентропом. Я знаю, они постоянно клевещут на меня Гиммлеру, так что я рад этому случаю улучшить с ним отношения. Я, безусловно, окажу вам помощь, какая будет в моих силах, чтобы ваш план увенчался успехом».

К концу этого года на приеме, устроенном послом Италии господином Аттолико, Лютер встретился с Гиммлером после долгого периода отчужденности. Перед этим я рассказал Гиммлеру о настроении Лютера, так что он был хорошо расположен к нему и принял его в самой дружеской и даже веселой манере. Лютер в ответ начал вести себя как невоспитанный выскочка. Несмотря на присутствие многих иностранцев, он чуть ли не за пуговицу держал Гиммлера, будто они были закадычными друзьями, и начал говорить о делах. Это была первая грубая ошибка, которую он допустил. Гиммлер был крайне чувствителен к таким вещам, особенно на публике, но, хотя он и был раздражен, он оставался вежливым и дружелюбным. Это только подтолкнуло несчастного Лютера к дальнейшим непрошеным проявлениям близких отношений.

На следующий день они оба позвонили мне. «Знаете, — сказал Гиммлер, — этот Лютер действительно вульгарный, неприятный тип — скользкий и неотесанный мужлан».

Я попытался защитить Лютера как только мог. Я сказал, что, вероятно, он был слишком польщен вниманием Гиммлера и искушен возможностью открыть ему свое сердце. В конечном счете мне удалось убедить Гиммлера забыть об этом инциденте.