Развитие личности

Осознать же свою зависимость от аберраций собственного мировоззрения человеку чрезвычайно трудно, поскольку – это его мировоззрение. И только факт хотя бы и мимолетной сопричастности Другому (с большой буквы) оказывается в этом смысле целительным, освобождающим, так как наглядно демонстрирует носителю этого мировоззрения, что возможно и другое мировоззрение, а следовательно, его собственное – только один из вариантов, а потому не является абсолютным, не является правильным, но только возможным. С другой стороны, это откровение, ставящее под сомнение все, что прежде казалось самой жизнью, то, чему вменялось в обязанность быть ею, снедает последнюю определенность. Что есть истина? Каков смысл? Что по-настоящему ценно? И ради чего следует жить, если все суета сует и все суета?

Ветхозаветная книга Екклесиаста – зримое свидетельство этого откровения, этого смятения, этой тоски. «Я, Екклесиаст, был царем над Израилем в Иерусалиме; и предал я сердце свое тому, чтоб исследовать и испытывать мудростью все, что делается под небом: это тяжелое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нем. Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, все – суета и томление духа! Кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя считать. Говорил я с сердцем своим так: вот, я возвеличился и приобрел мудрости больше всех, которые были прежде меня над Иерусалимом, и сердце мое видело много мудрости и знания. И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость; узнал, что и это – томление духа. Потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь» (Еккл. I, 12–18).

Когда человеку открывается иллюзорность его Индивидуальной Реальности, его представлений, его «знаний» о ценностях, смыслах, ориентирах, он неизбежно испытывает страх, поскольку то, что казалось незыблемым, вдруг стало призрачным, условным, лишь кажущимся. Человек испытывает буквально физиологический страх неопределенности, который, возвращаясь в понятийные лабиринты Индивидуальной Реальности, начинает переживаться как тревога, насыщаясь все новыми и новыми содержаниями, которые призваны вернуть ему хоть какую-то определенность, дать хоть какое-то основание, однако это лишь бегство, строительство разрушающегося. Внутренняя суета, смятенность побуждают и внутреннее говорение, но голос слабнет, так как слова крошатся, означающие перестают означать, связь означающее – означаемое натягивается и рвется, мир открывается как бессмыслица.

Нам представляется, мягко говоря, несколько странной попытка «понять» психотического больного (сама претензия на такого рода «понимание» внушает определенные сомнения; кажется, что «понять» годовалого младенца было бы значительно легче), на что претендует экзистенциальный анализ Людвига Бинсвангера, однако если допустить (что значительно больше похоже на правду), что Л. Бинсвангер говорит не о своем пациенте (пациентке), а о самом себе, то использовать его нижеследующую цитату в данном контексте вполне уместно: «„Причина“ тревоги и содрогания, о которой говорит Шопенгауэр, „причина“ неприкрытого ужаса, как мы его называем, – это не предмет и не враг, а призрачность или „бессодержательность“ существования (лишенного „мира“) как такового. В результате, с точки зрения экзистенциального анализа, мы говорим уже не о настроении или аффекте (как в случае страха), а о потере мира и я».[263]

Так начинается психологический кризис (этап ПЗМ уровня ВЗМ), обусловленный ненасытной жаждой индивидуальных отношений (подогретой интеллектуальными пассажами, которые занимали личность на этапе ПОМ уровня ВЗМ), с одной стороны, и недостижимостью этих отношений, с другой. Недостижимость индивидуальных отношений на этапе ПОМ (равно как и ПЗМ) уровня ВЗМ вполне понятна и закономерна: человек еще не ощущает самого себя (свою сущностную индивидуальность), поскольку это ощущение (будущее впоследствии ему фактической опорой всей его «жизнедеятельности») даст ему только реальность индивидуальных отношений, поскольку в них он предстанет той полипотентной возможностью, которой фактически и является. Однако пока он лишь алкает, но делает это не так, чтобы искомое могло быть испито, а потому не насыщается и страдает.