Развитие личности

Хороший план: «не отступать перед стужей одиночества». Но куда он ведет? Ж. Батай в нерешительности, ибо исхода как не было, так и нет, а «увидеть возможность и оставить ее ради чечевичной похлебки хоть какой-нибудь жизни» – «неискупимый грех».[272] Тут возникает образ Другого, но Ж. Батай пытается отказаться от помощи: «Достаточно, наверное, – говорит он, – чтобы до крайности (где начинается опыт. – А.К., А.А.) дошел кто-то один: но нужно, чтобы с другими – которые избегают этого – он сохранил какую-нибудь связь. В противном случае будет лишь причуда, а не край возможного».[273] Соломоново решение… Ответ так и не найден, и Ж. Батай рассуждает, он идет дальше: «Мое поведение с друзьями имеет свои резоны: никто, думаю, не может дойти до края бытия в одиночку. Если кто-то пытается, то погибнет в „частном“, которое имеет смысл лишь для него одного. Но не бывает смысла для кого-то одного: одинокое бытие отбросило бы „частное“, если бы считало его таковым (если я хочу, чтобы моя жизнь имела смысл для меня, надо, чтобы она его имела и для другого; ни один человек не посмеет придать своей жизни смысл, который был бы чужд жизни в целом). Правда, на краю возможного нас ожидает бессмыслие… но лишь бессмыслие того, что до этого мига имело смысл, ибо казнение, порождаемое отсутствием смысла, устанавливает в конце концов смысл: последний смысл – это сияние, даже „апофеоз“, бессмыслия. Но я не достигну крайности в одиночку, и в действительности я не могу поверить в то, что достиг ее, ибо мне там не удержаться. Если бы случилось так, что только я один ее достиг (допустим…), то это значило бы, что ее и вовсе не было».[274]

Иными словами, если бы человек мог быть своей сущностной индивидуальностью, которая по определению принадлежит Сущему самостоятельно, то есть вне отношения с другой сущностью («соразмерной», идентичной ему в своей уникальности), то это значило бы, что ее нет (противоречие принципу отношения), а если нет сущности, то нет и Сущего; отсюда и сам человек – это лишь совокупность своих проявлений, основанная ни на чем, но это нелепо. Следовательно, необходимость Другого для него (как сущностной индивидуальности) абсолютна, в противном случае все бессмысленно. И теперь Ж. Батай пишет: «Я понял, что избегал проекта внутреннего опыта и удовлетворялся тем, что был в его власти. Я его жажду, я связан его необходимостью, хотя я ничего не решал. По правде говоря, никто тут не может решать, поскольку природа опыта такова, что он не может существовать как проект, разве что насмешки ради».[275]

Однако даже если для личности этапа ПЗМ уровня ВЗМ становится совершенно очевидно, что никакие умозаключения, никакие «проекты», никакие трансформации мировоззрения сами по себе не могут дать никакого позитивного эффекта, даже если она понимает, что все самостоятельные усилия по разрешению возникшего психологического кризиса – ничто в сравнении с возможностью непосредственной сопричастности Другому (индивидуальные отношения), даже если все это ясно как божий день, что она видит? А видит она Других, что замкнуты сами в себе и не испытывают потребности или не имеют сил, решимости преодолеть собственную замкнутость. «Самые серьезные люди, – с чувством отчаяния пишет Ж. Батай, – кажутся мне детьми, которые не знают себя: они отделяют меня от людей истинных, которые знают о своей детскости и смеются в лицо бытию».[276] Иными словами, Другие отделены от него своими другими (с маленькой буквы), своими ролями, замкнутостью своего мировоззрения. «Если я вижу, – продолжает Ж. Батай, – что люди не могут вынести жизненной муки, что они задыхаются, бегут что есть сил от тоски, прибегают к проекту, то моя тоска от тоски этих непосед только умножается».[277]

Однако, все-таки и несмотря ни на что, «человек сидит во многих людях, одиночество – это пустота, ничтожность, ложь», а потому «крайность» «полностью достигается лишь в сообщении».[278] «Тоска, – решает для себя Ж. Батай, – предполагает желание сообщения, то есть самоутраты, но это только желание, а не полная решимость; тоска говорит о страхе перед сообщением, перед самоутратой. Тоска присутствует в самой теме знания: как самость я хотел бы – через знание – быть всем, сообщаться, потерять себя, оставшись при этом самостью. Для сообщения, дабы оно имело место, необходимы субъект (мое я, самость) и объект […]. Субъект хочет завладеть объектом, дабы им обладать […], но не может ничего другого, как потерять себя: вдруг обнаруживается бессмыслие воли к знанию, бессмыслие всего, что возможно, оно и дает самости знать, что та через миг потеряет себя, что вместе с ней потеряется и знание. […] Едва я обретаю себя, как сообщение прекращается, я прекращаю сообщать себя, останавливаясь на этом, получая, правда, какое-то новое знание».[279]