Развод и девичья фамилия

Батурин помолчал немного, оценивая искренность капитанского гнева. Гнев производил впечатление вполне искреннего.

В самом деле такой наивный? Не прикидывается?

– Благодаря этой самой свободе мы знаем, что «Курск» утонул, а в Чечне война, – сказал наконец Батурин.

– Так и про «Курск» врут, и про Чечню врут!

– Врут, – согласился Батурин, – но могли бы вообще молчать, как про Афганистан молчали, и про все остальное. Сгинул рязанский ОМОН на Кавказе и сгинул, как не было его. Или мужики в Баренцевом море. Через три года жене бумажка, где написано «причина смерти – утопление». Ну как? Или все-таки лучше, когда есть свобода и первая поправка?

– Да что вы заладили про эту поправку! – озверел капитан. – Далась она вам!

– Она не нам далась, а американцам. Кстати, это очень символично, что первая поправка именно о свободе слова.

– Идите вы с вашей символичностью куда подальше!..

– Дискуссию затеял не я.

– Да идите вы с вашей дискуссией!.. – заорал капитан. – О чем вчера говорили с потерпевшим, отвечайте!

– Прошлый номер вышел с материалом о выборах мэра в Новом Уренгое. Костик считал, что он заказной и что мне за него заплатили.

– А вам что, не заплатили? Или вы делиться не захотели, денежки пожалели?

– Нет, – твердо сказал Батурин, – мне не платили. Меня… попросили помочь, и я… помог.

– Кому? Новому Уренгою?

– Ох-хо-хо, – неожиданно пробормотал Батурин, неуклюже повернулся и стал смотреть в окно. Капитан насторожился.

– Костику я не сказал о том, что меня… просили. Не знаю, что именно он там решил, но взбеленился на этот раз по-настоящему. Мне кажется, он бы меня уволил, если бы не Кира. Она зашла и как-то его остудила.

– Водой окатила?

Батурин промолчал.

– Григорий Алексеевич, кто просил вас поставить в номер материал о Новом Уренгое? И почему сделал это через голову главного редактора?

– Это не имеет никакого значения, – отрезал Батурин.

– Я сам решу, что имеет значение, а что не имеет. Кто?

Батурин посмотрел на Гальцева и покачал головой.

– Тогда я вас сейчас арестую по подозрению в убийстве, – пригрозил капитан, и Батурин разрешил равнодушно:

– Арестовывайте!

Да уж. Психологический прием.

Пыльная искусственная трава, пыльные искусственные кусты, выцветшие птичьи чучела. «Глухари на токовище», одним словом.

Может, это и не бытовуха вовсе, а высоколобое политическое убийство с участием израильской и палестинской разведок, а также новоиспеченного мэра Нового Уренгоя?

Как там? Знаменитый биатлонист Сидоров собирался отравить папу римского елеем подпольного дагестанского производства, ибо папа самым подлым образом вмешивался в бизнес бывшего биатлониста, всячески мешал и строил козни. Недавно что-то в этом духе капитан видел по телевизору и диву давался, что история рассказывалась вполне серьезно и даже с некоторым трагическим пафосом.

– Да что за секреты-то? – решив играть в дурака, спросил капитан. – Неужели вы думаете, что я не узнаю? Или это государственная тайна?

– Тайна не тайна, но Костик не должен был знать. Я поставил этот материал и пошел как бы против своих.

– Каких своих?

– Капитан, – отчеканил Батурин, – это не имеет отношения к убийству. Это все политика, да и то не самой высшей пробы, а так, серединка на половинку.

Я ничего от него не добьюсь, понял Гальцев совершенно отчетливо. Он будет стоять на своем. Пудрить мне мозги, читать лекции про первую поправку и американское законодательство и ни слова не скажет о том, что меня интересует.

Кремень мужик.

То ли ничего не боится, то ли очень в себе уверен. Права была Кира Ятт – такого только и опасаться, даром что на вид мешок мешком.

Ну и ладненько.

– Как вы думаете, кто из ваших коллег, кроме Киры, мог слышать, что вы поссорились с главным?

– Все, – весело ответил Батурин, – все мои коллеги до одного могли слышать, что я поссорился с главным. У нас слышимость исключительная, а Костик всегда орал от души. И вчера орал.

– Вы были в этом кабинете?

– Да.

– В какую дверь вы вышли?

– В приемную.

– Кто был в приемной?

– Раиса была, – подумав, сказал Батурин, – по-моему, еще Леша Балабанов, корреспондент. Я злился и от злости… плохо соображал.

– Так злились, что плохо соображали?

– Видите ли, – объяснил Батурин и улыбнулся короткой улыбкой, – меня никто и никогда не обвинял в воровстве. А Костик сказал, что я вор. Я готов был его убить. Киру, кстати, тоже. Она влезла в самый неподходящий момент, и Костик моментально этим воспользовался.

– Как именно?

– Он заявил что-то в том смысле, что возьмет на мое место Киру, она-то уж воровать не станет. Он вообще умел задевать людей.

– Что значит – задевать?

– Он всегда умел обидеть. Если бы он сказал мне, что я плохо пишу или не умею работать, я бы послал его подальше, и дело с концом. Он заявил мне, что я вор, и я обозлился. По-настоящему. Какой-то девице из отдела новостей он устроил разнос за то, что она не знает, как зовут президента. Корреспондент не может не знать, как зовут президента, даже если он очень тупой. Но Костик считал, что…

– Что за девица?