Развращённые

Но одно дело — знать, и совершенно другое — делать. Она осмотрелась вокруг в безнадежной надежде, что кто-то придет ей на помощь. Но никто не спасет, это было понятно и ему, и ей.

А Доган считывал все её страхи, и забавлялся своей маленькой лисой. Он резко дернул её, припечатывая к ограждению балкона. Она почти нависла над пропастью, и единственная опора, за которую в тот момент можно было схватиться, оказалась телом судьи. Лисица была как никогда близка к падению. Если он её отпустит — она упадет. Марлен вцепилась в Догана. Пусть потом наказывает — лишь бы выжить.

Её глаза молили «не убивай». Она ничего не требовала, но глаза!

— Напуганная какая, — прошептал он, потянув Марлен на себя. — Напуганная маленькая лиса.

Лисица оказалась в руках Рагарры, её ноги обвивали его торс, его руки поддерживали её зад. Ящерр отошел от перил и (с ношей в руках) двинулся прочь, куда-то вглубь дома.

Первая жестокость

Глаза лисицы от страха будто поглотили все её лицо. Не было больше лисицы — был взгляд, дикий, напуганный, как могло показаться судье — обвиняющий. Он чувствовал дрожь её тела, видел её страх, и почему-то ни мог принять такую её реакцию. Теплая, мягкая, маленькая, она не вызывала ничего, кроме похоти и раздражения.

— Дешевая девка, — пробормотал он на земном (так, чтобы девушка услышала), и перекинул её через плечо.

Марлен оказалась висящей головой вниз, но даже не попыталась вырываться. Она понимала, куда её несут и что её там ждет. Лишь надеялась, что ей не грозит ничего, страшнее изнасилования. Какая никчемная надежда!

Она пыталась сдержать слезы — получалось плохо. Никто никогда не готовил её к чему-то подобному. И к тому, что рука ящерра будет лежать на её заднице — об этом даже в Штольне никто не заикался. От неё так много скрывали, от всех них, девочек — будущих гонщиц.

Он принес её в комнату. Куда именно — непонятно, было слишком темно, но когда Рагарра бросил её на кровать — она инстинктивно поняла, что они находятся в спальне. Чьей именно— другой вопрос.

Она невидящим взглядом окинула комнату — камин, рядом диван на изогнутых ножках. Ей этот диван показался похожим на паука, которому непослушные мальчишки подожгли конечности. Насекомое извивается, пытаясь избавится от огня, поглощающего его тело.

Марлен вздрогнула от этого сравнения, и уставилась на Догана. Тот уже скинул рубашку и молниеносно забрался к ней на кровать.

Лисица попыталась отползти — не успела. Ящерр схватил её за ногу, вернул обратно и пригвоздил к центру кровати собственным весом. Непривычная тяжесть давила не только на тело — на сознание, как будто её живьем замуровали в склепе.

Девушка заплакала, чем привела раздраженного ящерра в еще более взвинченное состояние.

— Замолчи!

Он потянул платье вниз, оголяя грудь. И начал шарить по ней рукой, так жадно и агрессивно, что лисице хотелось заскулить. Она уже не решалась ни плакать, ни шевелиться — так невыносимо страшно ей было. Лишь бы обошлось без насилия — единственная мысль, мелькнувшая в тот момент. Лишь бы не ударил, не покалечил.

Он увидел, что она затихла, и движение его стали менее порывистыми, будто мед, твердый, мерзлый, внезапно растопили, и тот медленно растекался по телу девушки. Она сама была медовая.

Ящерр наклонился, втянул в рот её сосок, поцеловал живот. А Марлен было страшно.

«Не хочу здесь находиться», мысленно скулила лисица. «Хочу к маме, к папе, хочу братика обнять».

Разбитое стекло

Она была как стеклянная кукла, вот только любое прикосновение ящерра отзывалось в ней не звучным стеклянным эхо, а глухим вздохом. Сама того не до конца осознавая, девчонка всем своим видом давала понять, что судья ей противен. А тот зверел от подобной реакции.

Он был сам виноват — давно уже с гонщицами не спал. Бывали залетные птицы, но те вели себя безупречно, ну а Джин — эта женщина являлась олицетворением безупречности.

Но ЭТА?! И ЭТУ женщину ему природой велено признать лучшей среди лучших?!

Как же Доганн в тот момент ненавидел лисицу!

Он резко перевернул её на спину. Развел ноги в стороны, принялся снимать белье.

— Нет! — закричала его лисица, тем самым распаляя ящерра еще больше.

И этот страх, это её отчаяние пьянило. Не только ему одному страдать, пусть тожа мучается, думал он. Пусть знает, что никаких привилегий она не получит, и статус её не изменится.

Мгновение — он снял с себя брюки, еще мгновение — прижался к телу рыдающей девчонки и резко вошел.

Закричала его лиса, да так, что по его телу пробежала волна удовольствия. В тот момент любое её движение, любой звук вызывал удовольствие. Ощущение у него было, будто после продолжительной жажды ему дали напиться: первый стакан — чистая рудниковая вода, второй — в меру сладкий лимонад, третий — пропитанное солнцем вино.

— Лисица, — прошептал он ей на ухо, вбиваясь в её тело. — Сладкая какая лиса…

Невнимательно оглядел свою женщину. Она вся была под ним — напряженная как камень, и в то же время — мягкая, беззащитная. Так и вертелось на языке это слово — нежная.

— Какая сладкая гонщица мне попалась…