Развращённые

Марлен отдалялась медленно, не разрывая зрительного контакта. Казалось, мигни — и он набросится. И лишь у двери, убедившись, что ящерр далеко, рванула что есть мочи прочь. Прочь от разнузданной музыки, прочь от разврата.

Марлен Эрлинг была наивным ребёнком! Она верила, что если спрячется в тихом уголке, то сможет «переждать» этот кошмар, а потом вернётся домой — к вечным изматывающим тренировкам и строгим поучениям Рея. В мир, который знает с одиннадцати лет. В том мире умирают гонщицы лишь на Млечной Арене, и ставки на них делают лишь изредка, ведь Доган Рагарра «бережёт своих гонщиц».

Она шла длинным освещённым коридором, по пути встречая ящерров. Марлен не знала, пьяны ли они (да и поддаются ли ящерры эффекту опьянения — об этом экраны Мыслите не вещали).

— Эй, иди сюда, — закричал ей кто-то из-за угла.

— Не трогай, я для Рагарры! — закричала Марлен, и в этот раз ложь далась ей намного легче.

Чтобы избежать ненужного внимания, Марлен открыла первую попавшуюся дверь… и застыла. В комнате находилось несколько ящерров и три гонщицы. Одна из них танцевала, но её танец постоянно прерывался из-за ящерра, положившего руки ей на бедра и постоянно подталкивающего гонщицу к себе. Ближе, еще ближе, хотя казалось бы — куда уж ближе, если её рука лежит на его паху.

Вторая женщина лежала на столе, глотая член одного из ящерров, пока второй ящерр как раз снимал штаны и пристраивался между её ног. Третья девушка энергично скакала на мужчине, расположившемся на диване.

Никто не обратил внимания на лисицу, появившуюся в дверном проёме. Нет, одна все же заметила — танцующая, но зрительный контакт прервался, когда ящерр резко наклонил её вперёд, так, что гонщице пришлось упереться вытянутыми руками в его колени. Хвост ящерра «отлепился» от выпуклых позвонков на спине и начал поглаживать тело женщины.

Марлен в спешке закрыла дверь. Она побежала вперёд, открывая всё новые и новые двери. Но в каждой — без исключений! — комнате творилось то же самое.

Пятая нога, чёртов мир! Те гонщицы, что побеждали на Млечной Арене, которым аплодировали десятки, сотни тысяч людей — всё были превращены в… это!

Марлен бежала всё дальше и дальше, стараясь не поддаваться истерике. Ящерры её замечали, но больше не пытались «прислонить к стене» — слишком напуганным было её лицо. Ещё бы, в Экталь приезжали только женщины, знакомые с «ситуацией», они знали, как себя вести.

Она бежала все дальше и дальше. Не зная куда, зачем, и что ей за это будет. Пока не увидела выход на балкон. Она выбежала туда, схватилась за перила и, глядя вниз, позволила себе резкий вдох. И ещё один! И ещё! Мало, как же мало!

Перед глазами проплывали образы увиденного. И всё это — в доме судьи! В доме мужчины, которого все гонщицы боготворят. Эти маленькие девочки, вырванные из-под родительской опеки, но чаще всего — даже не знавшие, что такое человеческая доброта! Они верят, что, повзрослев, станут именитыми гонщицами, лучшими из лучших. И получат своей цветок из рук самого Догана Рагарры: сильного, доброго, заботливого, да чего уж — красивого наставника.

Марлен всхлипнула. Да, они становятся лучшими, да, побеждают на Млечной Арене, а что потом? Потом — приглашение в Экталь, где их имеют во всех возможных позах.

Она посмотрела вверх, на небо, пытаясь сдержать слезы.

На улице было непривычно темно. В Мыслите, Марлен привыкла, что даже ночью, на улице всегда много света и в небе летают машины, а здесь — тишина. Еще один каприз ящерра?

Лисица перегнулась через перила и мысленно прикинула, на каком этаже сейчас находится.

Где-то на десятом, пришла к выводу, вниз спуститься не получится. Но даже если бы получилось — что дальше? Ведь не пешком же она будет в Мыслите возвращаться, да и потом, кто ж её отпустит обратно в город без надлежащего сопровождения?

— Хочешь прыгнуть вниз?

Она резко обернулась. Голос этот был слишком знаком. Обладатель этого голоса методично превращал жизнь лисицы в ад.

Экталь

На глаза навернулись слезы — почти инстинктивно, почти без её на то согласия. Так иногда реагировали загнанные (другими ученицами) в ловушку девочки в Штольне. Знали, что скоро их будут бить, но понимали — неминуемого не избежать. Остается лишь принять неминуемое.

Он стоял прямо у двери. Расслаблен, спокоен, в своем праве. Марлен еще не доводилось видеть судью в подобном виде — без парадной униформы, без толп ящерров вокруг, охраняющих его покой.

— Так что, хочешь прыгнуть? — спросил он почти с любопытством.

— Нет…

— Почему?

Марлен не знала, что ответить. Почему не хочет убить себя? Почему не прыгает? Или почему не пытается убежать из Экталя?

Лисица промолчала.

Судья тем временем приблизился Марлен. Он положил руки ей на плечи, а затем потянулся к голой спине. Погладил, да так, что Марлен не смогла сдержать судорожного всхлипа. И сразу пожалела об этом, по нахмуренному лицу судья поняла, что надо бы сдержаться.

Она прекрасно понимала, кто перед ней, и что нужно вести себя почтительно. Почтительно — прежде всего, даже когда чужие руки по-хозяйски прикасаются к собственному (родному) телу.