Разыскивается невиновный

Отсутствовали во дворе лишь Жудягин с Шамарой. Но и они были недалеко — полулежали на гребешке бархана в нескольких шагах от колодца.

Трудно далось Антону начало разговора: слишком сильное предубеждение испытывал к нему Шамара. Жудягин физически, кожей ощущал жгучую неприязнь, которая проступала в каждом жесте и взгляде радиста, в его коротких, продавленных сквозь зубы фразах, в упорном нежелании менять тон разговора с официального на доверительный. Узнал же от него Антон приблизительно то, что и предполагал услышать. Впрочем, к тому времени, как Сапар позвал всех на ужин, Шамара сам разговорился... Беседу пришлось прервать. Но продолжать ее было уже не столь важно.

Они сели за стол последними, когда Сапар заканчивал рассыпать по мискам свое коронное блюдо — тушенку с рисом, которое он называл торжественно: «пылов». Увядшие помидоры, посыпанные крупной солью, были нарезаны маленькими дольками. Сапар сегодня постарался.

Душ благотворно подействовал на Римму Николаевну — она смотрелась сейчас моложе Айны. Быть может, еще и оттого, что собрала пучком влажные волосы на затылке: теперь золотистые пряди не заслоняли лицо и шею, казавшиеся в ярком электрическом свете особенно нежными.

Сначала ужинали без разговоров. Смотрели в основном в свои миски, обмениваясь изредка негромкими репликами типа: «соль, пожалуйста» или: «спасибо, хватит». Слышны были лишь постукивание ложек о миски да плотное шуршание ночных бабочек, вьющихся вокруг лампочки. Неожиданно Борис Князев весело рассмеялся и положил ложку на стол.

— Хотите анекдот? — спросил он и обвел ужинающих взглядом, словно испрашивая всеобщего разрешения.

— Валяйте, — сказал Текебай с ноткой недоумения. Остальные промолчали.

— Есть! Так вот: приходит мальчик из школы зареванный. — Борис сделал паузу, чтоб дать время уяснить ситуацию, и бодро продолжал: — Отец спрашивает: «Двойка?» «Да», — говорит сын. Отец давай его ругать: кретин, дурак, шизофреник... И постучал по столу — вот так...

Князев громко постучал костяшками пальцев по столу и снова сделал выжидающую паузу. Глаза всех, кроме Айны, были устремлены на него.

— А мальчик поднял голову, озирается и говорит: «Папа, стучат!».

Ларина чуть усмехнулась, остальные ждали продолжения.

— А отец, — Князев состроил дурацкую гримасу, — отвечает: «Сиди! Сам открою!».

И опять улыбнулась только Римма Николаевна.

— Забавный анекдот, — сказал Жудягин, опять принимаясь за еду.

— Очень смешной, — громко подтвердил инспектор Чарыев и растянул жесткие губы в подобие улыбки.

Зато с лица Бориса Князева веселость сползла мигом. Он сощурился.

— Да, народ у нас сегодня не юморной, — со вздохом проговорил он и покрутил головой. — Оно, конечно, и понятно, но нельзя же так... уныло...

— Не обижайтесь, Борис, — мягко сказала Ларина. — Наверное, и в самом деле шутки никому в голову не лезут.

— Увы! — Борис развел руками. — Будем питаться без шуток.

— Сейчас костер наладим, — мечтательно вздохнул Бельченко. — Жалко спать ложиться, вечером только и жить.

— Костер? Как чудесно! — оживилась Ларина. — Извините, Сапар, я пойду к себе. Чай выпью потом, хорошо?

— Когда хочешь, товарищ следователь! — воскликнул Сапар, выставляя на стол чайники и пиалушки. — А мы и сейчас, и потом. Правда, Володя?

— Правда, — не сразу отозвался Шамара.

После ужина все разбрелись кто куда. Алексеев, Бельченко и Кульджанов занялись костром. Разложили его посредине двора. Сапар великодушно разрешил: «Ай, пусть горит, завтра двор убирать буду, давно хотел уборку-муборку делать...». Саксаул запылал жарко. Антон прилег на старом одеяле. Рядом сели Текебай и Бельченко. Через некоторое время к ним присоединился Князев. Человек он, видать, был незлопамятный: его плосковатое лицо лучилось приветливостью и добродушием.

Где-то за юртой препирались. Юрий выговаривал Андрею Алексееву: «Я же говорил, что мало будет. Саксаул как порох...» — «А почему же шашлыки на нем жарят?» — «А потому, что угли у него долго не остывают, а сам он горит быстро...».

Послышался сухой треск: хранители огня продолжали ломать саксаул.

— Где Володя и Айна? — озабоченно спросил Текебай.

— У себя, видно, в домике, — лениво отозвался Антон.

— А как же... — Чарыев оборвал себя, подумав, что сейчас, пожалуй, не имеет никакого значения, о чем говорит или договаривается Шамара с супругой.

— Позову-ка я нашу королеву, — сказал Антон, поднимаясь. — Обидно, если не полюбуется на такую красотищу.

Костер с треском выплюнул сноп красных искр.

— Салют победы! — воскликнул Текебай и засмеялся.

Через открытое окно Жудягин увидел, что Римма Николаевна сидит за столом, уткнувшись в бумаги. Изящно вычерченные дуги бровей сошлись над тонким переносьем, нижняя губа была по обыкновению закушена. На станции уже приметили эту привычку следователя прокуратуры.

Антон хотел было подойти к окну, но передумал. Поднялся на крыльцо, постучал и, услышав разрешение, вошел в комнату.

— Проходите, Антон Петрович! — Римма Николаевна подбородком указала на табурет. — Садитесь. Если хотите, мы вместе...