Реальная жизнь

Мой номер напоминает клетку, зато в нем большие окна до потолка. Рассвет. Он спит, а мне не спится. Я сижу с ногами на подоконнике и смотрю, как солнце тянется ко мне сквозь стекло и небо становится белым над белыми крышами. Выбеливает тело, золотит волоски на руках, ласкает и обесцвечивает кожу – а я сижу и смотрю. Не одеваюсь. День начинается, у людей дела. Ну и пусть, мне-то что. Мне делать нечего, да и не хочется. Хочется курить. Сидеть здесь, над крышами, и курить. Рисовать картины в воздухе. Гостиничный номер за спиной, одежда разбросана по полу, измятые простыни, запах кожи, секса и волос, и он все еще спит, но мне до него дела нет. Меня волнует только свет. Солнце дотягивается до меня сквозь стекло, и я подаюсь ему навстречу. Прикуриваю сигарету от его пламени. Мне не хочется работать. Мне хочется курить.

* * *

Тишина. Тихо у меня в голове, тихо в гостиничном номере в Париже, но тут раздаются аплодисменты, и я возвращаюсь на сцену. Поклон, жест в сторону пианистки, она тоже кланяется. Я всматриваюсь в публику и верю или надеюсь, что они меня поняли.

И вот я уже в гримерке. Миг, когда я могу побыть одна. Полная тишина. Час назад я была здесь, волновалась, делала растяжку, чтобы успокоиться, красилась, просматривала партитуру, проверяя, что в ней ничего не изменилось. Теперь я убираю косметичку, снимаю концертное платье и туфли. Эйфория уступает усталости, и тут раздается стук. Кто-то входит и говорит: «Поздравляю»; кто-то заглядывает в дверь: «Мы пойдем выпьем, ты с нами?» А кто-то: «Повезло, что ты выходила последней. Ненавижу петь первой! Но, блин, до чего ж она красивая, эта штука из Пуленка, которую ты пела! Ты молодец. Идешь с нами?» И я говорю: «Да, конечно. Иду. Сейчас. Минутку» – и снова остаюсь одна, но ненадолго. Я убираю ноты в сумку – эти песни закончились, но будут другие. И вокруг снова комната как комната, а я – человек как человек, и вся ночь впереди.

Я ухожу со своими однокурсниками. Какой-то бар под арками Чаринг-Кросс, богемная тусовка, белый рояль, пианист, наигрывающий мотивы из мюзиклов, публика подпевает. Позади последнее выступление перед Рождеством – концерт в поддержку консерватории, в котором от нашего курса участвовало несколько человек. И вот уже конец семестра, не надо больше переживать, не надо думать о завтрашнем дне, можно просто веселиться. В баре яблоку негде упасть, все пытаются перекричать друг друга, и вино надо пить быстро, чтобы не чувствовать вкуса. Мы ведем задушевные разговоры, которые, хочется верить, никто потом не вспомнит. Когда слова заканчиваются, начинаем танцевать. По домам расходимся очень поздно. Несколько часов беспокойного сна, и вот уже внезапно пять утра, и я просыпаюсь с колотящимся сердцем, в полной уверенности, что все увиденное во сне произошло наяву. Я приехала в дом Макса в Оксфорде. Дверь открыла девушка – длинные блестящие волосы, прекрасная кожа, лет двадцати с небольшим, а может, и моложе; я еще подумала: ох и тянет же его на молоденьких! «Я к Максу», – сказала я, она обернулась и крикнула: «Пап!» – и он спустился с лестницы, и я вдруг увидела, какой он старый, гораздо старше меня, – как я раньше на это не обращала внимания? В упор не замечала! Гораздо старше, чем он сам уверял. Он разозлился, прямо взбеленился, и рявкнул: «Анна, что ты тут делаешь, черт бы тебя побрал, убирайся, а не то…»

Я думала о нем всю последнюю неделю. С того момента, как осознала, что – наконец-то, после стольких месяцев! – накопила достаточно денег, чтобы вернуть ему долг. Неделю назад я пела джаз в отеле. Отработала смену и ждала у бара, пока Лори закончит, и тут подошел очередной бизнесмен из Сити. Лет шестидесяти, может, шестидесяти с хвостиком, и явно подшофе – щеки красные, галстук развязан, несколько пуговиц на рубашке расстегнуты. Он был с большой компанией, и все они были похожи на банковских менеджеров. Рождественский корпоратив, подумала я. Я заметила их раньше: уж очень они шумели. Я заставила себя быть милой, чтобы не дать ему повода пожаловаться Малкольму, хотя настроения у меня не было никакого, но он сказал только: «Вы так чудесно пели, это вам от всех нас, с Рождеством!» – и сунул мне в руку ворох купюр. Люди обычно не дают чаевых певичкам, не принято. Я даже не была уверена, что имею право брать эти деньги, но, оглядевшись по сторонам и не увидев нигде Малкольма, сунула деньги в сумку. Дома я их пересчитала и обнаружила, что это больше, чем я обычно получаю за целую неделю выступлений. Тут до меня дошло – все, нужная сумма набралась. Я могу вернуть долг.

На следующий день с деньгами в кармане я приехала к Максу домой. Направилась прямиком к лифту, но консьерж за стойкой остановил меня:

– Вы к кому?

– В 192-ю квартиру. К Максу. Он меня ждет.

Дурацкая ложь, и он понял, что я лгу.

– Там нет никакого Макса, – сказал он.

– Может, 193-я? Девятнадцатый этаж.

– Никакой Макс на этом этаже не живет.