Реальная жизнь

– Не знала, что у тебя есть племянник.

– Есть. Даже двое.

Я попыталась встроить его в новый сценарий. Макс – любимый дядя, таскает мальчишек на плечах или гоняет с ними мяч в саду. Представить это было нетрудно – только вот два мальчика, которых я вообразила, были уж больно похожи на него.

– А у тебя дети есть? – спросила я самым будничным тоном.

– Нет, – ответил он, но так быстро, что я сразу решила: врет. А через секунду он засмеялся и сказал: – Наверное, если бы они были, я бы иногда упоминал о них?

И я велела себе не сходить с ума.

– Какие они, твои племянники? Ты их любишь?

– Люблю ли я их? – повторил он. – Что за странный вопрос? Конечно, люблю.

– Ну, дети ведь разные, как и любые другие люди, правда же? – проговорила я. – Одних любишь, а других терпеть не можешь.

– По-моему, тех, с которыми ты в родстве, обычно все-таки любишь.

– Правда? Я бы так не сказала.

– Нарциссизм единственного ребенка в действии. К тому же «Вверх» не такой уж и детский мультик. Меня он тронул до глубины души.

– Прямо до глубины души?

– Именно так. Я через десять минут уже плакал. Наверное, как и все. Ну, знаешь, этот кусочек, где вкратце показана жизнь героев – с детства и до смерти жены старика.

– Серьезно?

– Неужели в это так трудно поверить?

– Что из тебя выжимает слезу рисованный мультик? Трудновато.

– Вообще-то это анимация, – сказал он. – Но в любом случае это не имеет значения, потому что она очень точна психологически. Вот эта мысль, что люди тратят жизнь, преследуя грандиозные, честолюбивые цели. И только когда становится слишком поздно, понимают, что все это время были счастливы простым житейским счастьем.

– Ну да, наверное, – отозвалась я. – Если ты можешь быть счастлив, оставаясь посредственностью.

Макс отпил виски и поставил бокал на стол, нагнулся ко мне, взял мое лицо в ладони и поцеловал. Губы у него были холодные и отдавали дымом и цитрусом, и вдруг горло мне обожгла струйка жидкости – едкая, сорокаградусная. Он смеялся мне в рот, и я изо всех сил старалась не глотать, но он прижимался своими губами к моим, и сглотнуть мне все-таки пришлось – иначе я бы задохнулась. Я попыталась отпихнуть его, но он навалился сверху, вдавив мой позвоночник в диван, крепко держа меня за плечи, и вдруг я поняла, что не могу дышать, не могу говорить, стала толкаться, пихаться, пыталась крикнуть и молотила руками, и тут он вскочил, прижав ладонь к щеке, и я поняла, что ударила его.

Очень тихо он проговорил:

– Что, черт возьми, на тебя нашло?

Он убрал руку – щека была в крови. Я растерялась. Мне казалось, что он на моих глазах провернул какой-то поразительно реалистичный фокус – откуда крови-то взяться? Но потом я перевела взгляд на собственные руки и увидела колечко. Бижутерия, конечно. С острым уголком. Я подняла глаза на Макса и прочитала на его лице чистую, лютую ярость – он меня ненавидел. И это так меня потрясло, что я засмеялась.

– Ты считаешь, это смешно? – проговорил он. – Ты вообще в себе? Рехнулась, что ли?

– Я рехнулась? Я рехнулась?! Ты сделал мне больно!

– Ты меня ударила, – отчеканил он. Голос его, по-прежнему спокойный, напоминал тонкое, острое стальное лезвие. – Ты правда думаешь, что это нормально?

– Ты сделал мне больно! – повторила я – в тишине его квартиры это прозвучало как истерический выкрик.

– Каким образом я сделал тебе больно, Анна? Мы просто дурачились. Ты совсем сбрендила – бить меня?

На языке у меня по-прежнему был привкус виски, и мне живо представилось, как оно испаряется, иссушая горло. Но если бы я это сказала, он счел бы меня сумасшедшей.

– Я не хотела причинять тебе боль, – пробормотала я. – Просто пыталась тебя остановить.

Макс посмотрел на меня как на какое-то недоразумение, а потом ушел в ванную, и оттуда донесся звук льющейся воды. Сердце колотилось так, словно вот-вот проломит ребра и выскочит, а руки и ноги казались слишком длинными и болтались как-то отдельно от тела. Уж лучше бы он на меня наорал. Ор я бы поняла. А вот эту тишину – нет.

Он долго не выходил из ванной – я уж подумала, что он ждет, когда я уйду. Я сняла его рубашку и как раз одевалась в свои вещи, когда он появился, до пояса обернутый полотенцем.

– Что ты делаешь?

– Собираюсь.

Я села на кровать и стала натягивать колготки.

– Зачем? Не уходи.

– Ты же злишься на меня.

– Не злюсь, – сказал он. – Больше не злюсь. Я понимаю, ты нечаянно. Анна? Слышишь меня? Не уходи.

Он рывком поднял меня с кровати и обнял. Грудь у него была еще влажная, и пахло от него чистотой и свежестью.

– Я тебя ударила. Я не хотела…

Он положил руки мне на плечи и сказал:

– Да посмотри, посмотри на меня, видишь, это полная ерунда, я просто от неожиданности так среагировал, вот и все! Прости, что отругал тебя.

Я подняла голову, взглянула ему в лицо и увидела, что он прав. Теперь, когда он умылся, царапина действительно оказалась ерундовой. Ее и видно-то почти не было.

* * *