С.Ц.:
Многие мои друзья шутят, что у меня самая лучшая квартира в Нью-Йорке. И один мой друг, который, к сожалению, умер от рака, говорил: «Когда мы устроим революцию в Нью-Йорке, мы, прежде всего, возьмем и экспроприируем почту, телеграф и квартиру Цукермана!» У меня гигантский лофт, и я не знаю никого, у кого бы была площадь больше, чем у меня. У Уорхола была Фабрика – не перегороженный пустой этаж, где все крутились, и он там не жил. У меня же квартира ни на что не похожа. Это второй этаж сразу двух домов. С пробитой стеной между ними, соединенными лесенкой, потому что у них на разном уровне полы.Д. М.: Твой персональный музей, в котором хранится все?
С.Ц.:
Уже далеко не все. Многое выкинули. У нас было неограниченное пространство для хранения реквизита из фильмов, потому что долгое время шесть этажей над нами пустовали. Дом внизу перестроили и не было входа на верхние этажи. Наверх можно было попасть только по внутренней лестнице – от нас. И поэтому многие годы у нас было неотапливаемое и неосвещаемое пустое пространство для хранения всего, что скопилось за годы работы. Потом дом купил новый собственник и перестроил его, так что это пространство превратилось в дорогие квартиры. И сейчас я жалею, что многие вещи нам пришлось выкинуть. Весь реквизит «Жидкого неба» лежал там.Д.М.: Слава, ну как так! Надо было отдать в Музей Гугенхайма или Гагосян Галерею!
(С.Ц.:
То были вещи, которые проблематично было не то что куда-то передать, а даже просто взять в руки. В фильме, например, стоит сваренное из железных труб дерево, украшенное кусками разбитого зеркала. Оно, во-первых, ужасно тяжелое, а во-вторых, страшно опасное. Ты к нему подходишь и сразу режешься! Я теперь даже не могу толком вспомнить, как мы его вообще туда затащили! Героически!Д.М.: А вот как ты думаешь, Слав, то, что современные русские дети покидают страну и много говорят о работе за границей, – это следствие распада СССР, финансового голода 90-х годов или просто выросло поколение, лишенное табу на слова «секс» и «заграница»?
С.Ц.:
Это прогресс – то, что новое поколение имеет такую возможность. Я даже слышал, в Миннеаполисе вся кафедра математики целиком состоит из русских. И это не единственный университет в Америке! А в Нью-Йорке идешь по городу и часто слышишь русскую речь, и есть много мест, где возникает полное ощущение, что ты в Москве.Д.М.: И при этом мы говорим не о Брайтоне?
С.Ц.:
Конечно нет! Там это само собой. Я говорю о Нью-Йорке. И так было и раньше. Когда приходил в кинотеатр, где показывали интеллектуальное кино, к примеру – Феллини, – обязательно слышал русскую речь и половина зрителей были – русские эмигранты.Д.М.: А что бы ты посоветовал молодежи – уезжать из России или искать свое место дома?
С.Ц.:
Это вопрос, на который трудно дать однозначный ответ. С одной стороны, это хорошо, что люди могут передвигаться по миру. С другой стороны, такое количество уезжает, потому что не может найти в своей стране того, что ищут в другой. Положительных сторон больше, чем отрицательных. Но ведь много и возвращающихся! Путешествия развивают сознание, и если, посмотрев мир, человек вернется назад и поймет, что в России с этими знаниями ему жить лучше, – это положительный опыт. Много внимания уделяют тем, кто уезжает. Но мало говорят о тех, кто приезжает в Россию. Я вижу, что у эмигрантов моего поколения выросли дети, и все эти дети – в России. Дети, которые выросли в Америке. Они получили образование, стали специалистами и уехали в Россию, потому что там им интереснее.Д.М.: Я наблюдаю массу экспатов, бизнесменов и артистов, которые рвутся в Россию за длинным рублем и которые открыли ее для себя как новый рынок…
С.Ц.:
Во время съемок фильма «Перестройка» в 2009 году в Москве я варился в этой среде молодых людей из эмигрантских семей, приехавших в Россию. И происходили такие вещи, как спортивные соревнования команд выпускников Йеля и выпускников Кембриджа или Принстона. И это стало частью московской жизни. Они действительно очень хорошо зарабатывают в России, а выйдя из универа в Штатах, такой зарплаты у них точно бы не было.