Ребекка

I went up the hotel steps alone, with all the despondency of a child whose treat is over.	Я одна поднялась по ступеням в отель, на душе у меня было уныло, как у ребенка, когда окончится праздник.
My afternoon had spoilt me for the hours that still remained, and I thought how long they would seem until my bed-time, how empty too my supper all alone.	Время, проведенное с ним, доставило мне такое удовольствие, что испортило оставшиеся часы, и я думала, как тоскливо они будут тянуться, пока не наступит пора идти спать, как пусто будет мне одной за ужином.
Somehow I could not face the bright enquiries of the nurse upstairs, or the possibilities of Mrs Van Hopper's husky interrogation, so I sat down in the corner of the lounge behind a pillar and ordered tea.	Я со страхом думала о бодрых расспросах сиделки наверху, о миссис Ван-Хоппер, которая тоже может начать допытываться сиплым голосом, что я делала весь день, поэтому я села в углу гостиной за колонной и попросила принести мне чай.
The waiter appeared bored; seeing me alone there was no need for him to press, and anyway it was that dragging time of day, a few minutes after half past five, when the nonnal tea is finished and the hour for drinks remote.	Официант хмуро взглянул на меня; увидев, что я одна, он не спешил, к тому же было тридцать пять минут шестого - тот затишек между часом, когда все нормальные люди уже кончили пить чай, и тем далеким еще временем, когда начнут пить коктейли.
Rather forlorn, more than a little dissatisfied, I leant back in my chair and took up the book of poems.	Мне было грустно и одиноко; откинувшись в кресле, я взяла томик стихов.
The volume was well worn, well thumbed, falling open automatically at what must be a much-frequented page.	Он был потрепанный, с загнутыми углами, и сам собой раскрылся на той странице, которую, должно быть, читали чаще других.
I fled Him, down the nights and down the days; I fled Him, down the arches of the years; I fled Him, down the labyrinthine ways Of my own mind; and in the midst of tears I hid from Him, and under running laughter.	Я от Него бежал сквозь мрак ночей и дней, Я от Него бежал сквозь годы прожитые, Я от Него бежал сквозь лабиринт теней В сознании моем, и слезы лил я злые, Скрываясь, а потом смеялся над собой,
Up vistaed slopes I sped	И ввысь мечтой взмывал,
And shot, precipited	И вновь летел в провал,
Adown Titanic glooms of chasmed fears,	И погружался в бездны страха роковые,
From those strong feet that followed, followed after.	И слышал топот, топот за спиной.[8]
I felt rather like someone peering through the keyhole of a locked door, and a little furtively I laid the book aside.	У меня возникло чувство, будто я подглядываю в замочную скважину запертой двери, и я украдкой отложила книжку.
What hound of heaven had driven him to the high hills this afternoon?	Какие угрызения совести погнали его сегодня на вершину горы?
I thought of his car, with half a length between it and that drop of two thousand feet, and the blank expression on his face.	Я думала о машине, чуть-чуть не доехавшей до края пропасти в две тысячи футов, о его застывшем лице.
What footsteps echoed in his mind, what whispers, and what memories, and why, of all poems, must he keep this one in the pocket of his car?	Какие шаги звучали у него в душе? Какие шепоты, какие воспоминания? И почему из всех стихов на свете он держит эти в "кармане" автомобиля?