Ребекка

Chapter five	Глава V
I am glad it cannot happen twice, the fever of first love.	Я рада, что она не может повториться - лихорадка первой любви.
For it is a fever, and a burden, too, whatever the poets may say.	Потому что это лихорадка и бремя, чтобы там ни говорили поэты.
They are not brave, the days when we are twenty-one.	Мы не отличаемся храбростью в двадцать лет.
They are full of little cowardices, little fears without foundation, and one is so easily bruised, so swiftly wounded, one falls to the first barbed word.	Наша жизнь полна малодушных страхов, не имеющих под собой никакой почвы, нас так легко ушибить, так просто поранить, первое язвительное слово сражает нас наповал.
Today, wrapped in the complacent armour of approaching middle age, the infinitesimal pricks of day by day brush one lightly and are soon forgotten, but then - how a careless word would linger, becoming a fiery stigma, and how a look, a glance over a shoulder, branded themselves as things eternal.	Сейчас, укрывшись под броней самодовольства подступающей зрелости, почти не ощущаешь булавочных уколов, которые испытываешь день за днем и тут же о них забываешь, но тогда... как долго звучало в твоих ушах небрежное слово, выжигая в сердце клеймо, какой, казалось, вечный отпечаток оставлял косой взгляд, кинутый через плечо.
A denial heralded the thrice crowing of a cock, and an insincerity was like the kiss of Judas.	Простое "нет" вызывало в памяти библейские предания о трижды прокричавшем петухе, неискренность ощущалась как поцелуй Иуды.
The adult mind can lie with untroubled conscience and a gay composure, but in those days even a small deception scoured the tongue, lashing one against the stake itself.	Взрослый человек лжет без угрызений совести, не теряя спокойствия и веселости, но в юности даже пустяковый обман жжет язык, и ты пригвождаешь себя к позорному столбу.
'What have you been doing this morning?' I can hear her now, propped against her pillows, with all the small irritability of the patient who is not really ill, who has lain in bed too long, and I, reaching to the bedside drawer for the pack of cards, would feel the guilty flush form patches on my neck.	- Что вы делали сегодня утром? - как сейчас слышу вопрос миссис Ван-Хоппер, полусидящей в кровати с подушечками за спиной, раздраженной, как все больные, которые ничем не больны и слишком долго пролежали в постели; чувствую, как красные пятна выступают от стыда у меня на шее, в то время как я тянусь к тумбочке за колодой карт.
'I've been playing tennis with the professional,' I told her, the false words bringing me to panic, even as I spoke, for what if the professional himself should come up to the suite, then, that very afternoon, and bursting in upon her complain that I had missed my lesson now for many days?	- Играла в теннис с тренершей, - говорю я, и тут не успели слова слететь с языка - собственная ложь приводит меня в панический ужас: что будет, если тренерша сама придет сегодня в номер и пожалуется, что я пропускаю занятия уже много дней подряд?
"The trouble is with me laid up like this you haven't got enough to do,' she said, mashing her cigarette in a jar of cleansing cream, and taking the cards in her hand she mixed them in the deft, irritating shuffle of the inveterate player, shaking them in threes, snapping the backs.	- Беда в том, что пока я лежу в постели, вам нечего делать, - продолжала миссис Ван-Хоппер, засовывая окурок в баночку с кремом, и, взяв карты, она перетасовала их привычной рукой заядлой картежницы, скидывая зараз по три карты и щелкая по "рубашкам".
'I don't know what you find to do with yourself all day,' she went on; 'you never have any sketches to show me, and when I do ask you to do some shopping for me you forget to buy my Taxol.	- Не представляю, чем вы заняты целый день, -продолжала она, - вы не показали мне ни одного наброска, а когда я попросила сходить в магазин, вы забыли купить мне фруктовую соль.