Ребекка с фермы Солнечный Ручей

Затем следовал критический момент, когда многообещающий юный автор  был  предположительно терзаем муками творчества; но здесь, судя по всему, никаких  мук не было. Другие девочки могли отлично владеть штопальной  и  вышивальной  иглой или вязальными спицами и проводить челнок для  плетения  кружев  через  сложнейшие петли тончайших хлопчатых нитей; мережка, шов через край, жгут  в  тринадцать шнурков - все было им под силу, но карандаш никогда не становился  послушным инструментом в их пальцах, а перо и  чернильница  внушали  ужас  с  раннего детства и на веки веков.

Не то с Ребеккой; ее карандаш двигался так же легко и быстро, как и  ее  язык, - и никакое другое сравнение не могло бы оказаться более  удачным.  Ее  почерк не был идеальным; ей  не  хватало  ни  времени,  ни  терпения,  чтобы  следовать образцам прописей, и ее бесформенные буквы часто  бывали  причиной  огорчений для ее учителей; но писать она могла, писать хотела, писать должна  была и писала - когда нужно и когда не нужно. С того времени,  как  в  шесть  лет она начала выводить первые крючочки, писать всегда было  для  нее  самым  легким из всех возможных заданий; предаться всей душой любимому занятию было  утешением и бальзамом для чувств, когда внушающие  ужас  примеры  на  "общее  наименьшее кратное" угрожали опрокинуть все  представления  здравого  смысла  или  правила  грамматики  маячили,  громадные  и  непобедимые,   где-то   на  горизонте.

Что же до правописания, оно пришло к ней само собой, а не в  результате  учебы,  и,  хотя  иногда  ей  случалось   сбиться   с   проторенного   пути,  замечательный слух и хорошая  зрительная  память  помогали  избежать  многих  грубых ошибок. У нее бывали похвальные намерения - особенно когда она читала  на ночь молитву - непременно отыскивать  в  своем  маленьком  словарике  все  слова с сомнительным написанием, прежде чем переносить свои Мысли в заветную  "Книгу", которой предстояло вдохновлять грядущие поколения, но, когда  гений  кипел, и особенно когда она была на сеновале, а словарь в  доме,  творческий  порыв всегда одерживал победу над благоразумием.

Вот там-то - у открытых дверей сеновала, дверей  на  закат  -  и  сидит  Ребекка. Сколько раз ее дед, добрый дьякон, сидел в этом же  укромном  месте  на  своем  удобном  стуле,  когда  настроение  миссис  Сойер   было   трудно  предугадать, и безмятежность атмосферы сеновала  приятно  контрастировала  с  его собственным домашним очагом!

Чуть  покачивающиеся  распахнутые  двери,  спокойный  пейзаж  за  ними,  трубка - отрада, не дозволявшаяся в гостиной,  -  как  эти  простые  факторы  способствовали миру в семье в давно минувшие дни!  "Не  будь  у  меня  моего  сеновала, и моего магазина тоже,  я  никак  не  смог  бы  жить  в  священном  супружеском союзе с моей Мэри-Лайзой!" - с чувством  сказал  однажды  мистер  Уотсон, владелец одной из риверборских лавок.

Но дьякон, глядя ясными и честными глазами  на  свои  волнуемые  ветром  луговые травы, на свои колосящиеся хлеба и свои леса, никогда не  видел  тех  картин, которые видела Ребекка. Для девочки, увезенной  с  родной  фермы  на  Солнечном Ручье из-под опеки неутомимой, но беспечной матери и  от  общества  плохо кормленных, плохо одетых, беззаботных братьев  и  сестер,  -  для  нее  здесь, в Риверборо, наступили поистине мрачные дни. Ставни были  закрыты  во  всех комнатах дома, кроме двух; то же самое можно было сказать и  об  уме  и  сердце мисс Миранды, хотя в душе мисс Джейн  и  оставалось  несколько  окон,  открытых навстречу солнцу, а Ребекка, сама о том не ведая, уже  прикоснулась  рукой к нескольким другим. Законы кирпичного дома были слишком суровы, и  их  было слишком много для такого маленького существа, как она,  но  на  веселый  дух Ребекки невозможно было надолго надеть смирительную рубашку - он так или  иначе ускользал и летел собственным радостным путем  к  солнечному  свету  и  вольному воздуху, и если ей не давали петь  в  саду,  как  свободной  птице,  какой она и была, она все же могла петь в клетке, как канарейка. 

II

Если бы вы открыли заботливо хранимый том в пестрой обложке, то  прежде  всего   увидели   бы   замечательную   титульную   страницу,   составленную,  по-видимому, по тому же образцу, что и некролог  или  надпись  на  могильной  плите, если не считать удивительного количества  и  разнообразия  приводимой  информации. Многое показалось  бы  придирчивому  критику  более  уместным  в  содержании книги, чем на титульном листе, но Ребекка, очевидно, стремилась к  тому, чтобы главные действующие лица ее  истории  были  подробно  описаны  в  самом начале.