Ребекка с фермы Солнечный Ручей

Эмма-Джейн,  которая  уже  успела  скрутить  свой  носовой  платочек  в  холодный, влажный, слипшийся шарик, в последний раз отчаянно  закрутила  его  и, запинаясь, вымолвила:

- Вы бы не хотели... Не лучше  ли  вам...  Вам  не  кажется,  что  вам  следовало бы чаще ходить на молитвенные собрания и в воскресную школу?

Топор чуть не выпал  из  ставшей  вдруг  бессильной  руки  Джекоба;  он  уставился на "дочь Сиона" с невыразимой яростью и  презрением.  Затем,  хотя  кровь бросилась ему в лицо, он взял себя в руки и крикнул:

- Убирайся с этого бревна и из этого палисадника - в  два  счета,  ты,  нахальная маленькая ханжа! Чтобы девчонка Джима Перкинса учила  меня  в  мои  лета, куда мне ходить! Драпай, говорю тебе! И если еще раз увижу твою лживую  постную харю в моем дворе да по такому  делу,  я  спущу  тебя  с  холма  или  натравлю на тебя собаку! Катись, тебе говорят!

Эмма-Джейн  повиновалась  без  проволочек.  Она  сорвалась  с   бревна,  выскочила из палисадника и "катилась" и "драпала" вниз с холма со скоростью,  никогда не виданной даже Джекобом Муди, который стоял, глядя  с  язвительной  усмешкой на ее отчаянно мелькающие пятки.

Она летела вниз, спотыкаясь; слезы текли  по  ее  щекам  и  мешались  с  поднимавшейся из-под ног пылью. Разбитые надежды, стыд, страх,  гнев  -  все  терзало ее грудь по очереди, пока наконец с  истерическим  выкриком  она  не  упала через брусья изгороди в раскрытые, чтобы принять ее, объятия Ребекки.

Другие "дочери" вытирали ей глаза и поддерживали ее обессиленное  тело,  в  то  время  как  Тирза,  совершенно  перепуганная,   разразилась   слезами  сочувствия и ее невозможно было успокоить.

Никто не задавал никаких вопросов  -  все  чувствовали,  что  состояние  Эммы-Джейн отвечает на любые вопросы прежде, чем они заданы.

- Он грозил  натравить  на  меня  собаку!  -  простонала  она,  когда,  оказавшись  близ  пастбища  Сойеров,  ей  удалось  наконец  овладеть   своим  голосом. - Он назвал меня нахальной маленькой ханжой и сказал,  что  выгонит  меня из своего палисадника, если я приду еще раз! И он расскажет  все  моему  отцу - я знаю, что расскажет, потому что ненавидит его смертельно!

Вдруг до сознания Ребекки дошла точка зрения взрослых.  Прежде  она  не  представляла себе эту точку зрения, пока  та  не  стала  слишком  очевидной,  чтобы  можно  было  ее  игнорировать.  Неужели  они  поступили  неправильно,  отправившись беседовать с Джекобом Муди? Будут  ли  тетя  Миранда  и  мистер  Перкинс сердиться?

- Но почему он так ужасно вел себя, Эмми? - ласково  спросила  она.  -  Что ты сказала сначала? Как ты подвела речь к главному?

Эмма-Джейн  всхлипнула  еще  более  судорожно,  вытерла  нос  и  глаза,  стараясь взглянуть на дело беспристрастно.

- Думаю, я никак не подводила - ничуточки. Я не знала, что  ты  хочешь  этим сказать. Меня послали с поручением, и я пошла и выполнила его чем могла  лучше. (Грамматика у Эммы-Джейн всегда хромала в минуты волнения.)  А  потом  Джейк заревел на меня, точно бык судьи Бина... И назвал  мое  лицо  харей...  Закрой свою секретарскую тетрадку, Элис! Если ты запишешь хоть одно слово, в  жизни не буду с тобой больше  разговаривать... И не хочу я быть "членом"  ни  минутой дольше. Я  боюсь  вытащить  еще  одну  короткую  бумажку.  Мне  этих  "дочерей Сиона" хватит  по  гроб  жизни!  И  мне  наплевать,  кто  ходит  на  собрания, а кто нет.

К этому времени девочки были уже у  ворот  Перкинсов,  и  Эмма-Джейн  с  унылым видом вошла в пустой дом, чтобы смыть все  следы  трагедии  со  своей  особы, прежде чем мать возвратится из церкви.

Остальные медленно продолжали свой путь вдоль улицы, чувствуя,  что  их  казавшееся столь многообещающим миссионерское общество почило почти  так  же  быстро, как родилось.

- До свидания, -  сказала  Ребекка,  глотая  стоявший  в  горле  комок  разочарования и огорчения, так как ей было ясно, что весь вдохновляющий план  потерпел неудачу и бесследно исчез,  как  радужный  мыльный  пузырь.  -  Все  кончено, и мы никогда не станем пытаться это повторить. Я пойду домой и буду  усердно шить через край, потому что терпеть не могу этот шов. А  тетя  Джейн  должна  написать  миссис  Берч,  что  мы  не   хотим   быть   отечественными  миссионерами. Возможно,  мы  все-таки  недостаточно  большие.  Я  совершенно  убеждена, что приятнее обращать людей, когда они желтые, или коричневые, или  любого другого цвета - только не белые. И я думаю, что, должно  быть,  легче  спасти их души, чем заставить их ходить на собрания. 

Рассказ третий Книга Мыслей Ребекки I