Ребекка с фермы Солнечный Ручей

Во времена Ребекки на сеновале скотного двора "девочек Сойер"  все  еще  хранилось сено, хотя было оно десятилетней давности  и,  по  мнению  изредка  заезжавшей в гости лошади, совершенно лишено сока и  аромата.  Скотный  двор  также все еще укрывал от  непогоды  большой  экипаж  и  сенокосилку  старого  дьякона Сойера, сани и с  десяток  других  предметов,  оставшихся  от  более  раннего периода, когда обширные земли, принадлежавшие обитателям  кирпичного  дома, постепенно превращались в одну из лучших ферм Риверборо.

Теперь же в стойлах не было ни лошадей, ни коров;  ни  одна  свинья  не  хрюкала с удовлетворением в загончике, намекая  на  будущие  вкусные  свиные  ребрышки; дерзкие куры не клевали растения в заботливо лелеемом палисаднике.  "Девочки Сойер" старели и, памятуя о том, что "заботы  хоть  кого  в  могилу  вгонят", устраивали свою жизнь так, чтобы избежать, по меньшей мере,  именно  этой горькой участи, - и удавалось им это совсем неплохо, до  тех  пор  пока  прибытие в кирпичный дом Ребекки не придало существованию чуть больше острых  ощущений.

Раз в месяц, из года в год, мисс Миранда и мисс Джейн,  повязав  голову  полотенцем, совершали торжественный обход скотного  двора,  снимая  чехлы  и  стирая пыль со старинной утвари, а  иногда  смахивая  самые  тяжелые  клочья  висевшей по углам паутины или подметая пол.

Шаткая стремянка дьякона Сойера  по-прежнему  стояла  на  своем  месте,  прислоненная к краю сеновала, и даже небесная  лестница,  ведущая  к  вечной  славе, едва ли казалась Иакову прекраснее[57], чем эта стремянка  Ребекке.  По  пыльным  ступенькам  она  взбиралась,  взбиралась,  взбиралась  -  прочь  от  времени, забот и старых теток,  прочь  от  детских  обязанностей  и  детских  огорчений - на сеновал, где ее ждало столько прекрасных видений,  счастливых  грез и смутных желаний, что, когда ее маленькие смуглые  руки  цеплялись  за  края лестницы, а ноги осторожно ступали на перекладины, сердце в груди почти  не билось в восторге радостных ожиданий.

Когда высоты были взяты, предстояло отодвинуть засов тяжелых  дверей  и  потянуть их на себя. И тогда - о вечно новый рай! Тогда - о вечно прелестный  зеленый и растущий мир! Ибо Ребекка имела в душе нечто такое, что 

Влагает и в закат, и в плеск волны

Живую прелесть вечной новизны. 

На вершине соседнего холма ей был виден скотный двор  Элис  Робинсон  с  его блестящим флюгером - огромной рыбой из  полированного  металла,  которая  плыла по ветру и предсказывала погоду на день всему Риверборо. Луг,  залитый  солнцем и тянувшийся вверх по склону холма до  соснового  леса,  иногда  был  плавно струящейся полосой блестящей травы, а иногда - когда цвели маргаритки  и лютики - ласкающим взор видением белого и золотого.  Потом  жнивье  бывало  усеяно "веселыми сена стогами", а чуть  позднее  горный  клен,  стоявший  на  самой опушке соснового леса,  сверкал  точно  золотой  шар  на  фоне  темной  зелени, а его сосед, сахарный клен, пламенел в своем алом наряде.

Как-то раз в такой же пахнущий морозцем день Адам Ладд (любимый "мистер  Аладдин" Ребекки) после безуспешных поисков в  поле  и  саду  вдруг  заметил  открытые двери сеновала и позвал ее. При звуке его  голоса  она,  вздрогнув,  опустила свой драгоценный дневник и бросилась к дверям  сеновала.  Для  него  оказалось незабываемым это зрелище - маленькая поэтесса в плаще и митенках с  книжкой в одной руке и карандашом в другой,  взъерошенные  темные  волосы  с  живописным добавлением в виде торчащих  кое-где  соломинок,  щеки  с  густым  румянцем, смеющиеся глаза.

- Сафо[58] в митенках! - воскликнул он  со  смехом,  а  в  ответ  на  ее  заинтересованный вопрос велел ей поискать эту  незнакомую  леди  в  школьной  энциклопедии, когда представится такая возможность в учительской семинарии в  Уэйрхеме...

Обычно она начинала с приготовлений: направлялась  в  угол  сеновала  и  извлекала из-под сена толстую, в пестром переплете, книгу для  записей,  где  еще  оставалось  много  чистых  страниц.  Из  кармана  холщового   передника  появлялись карандаш,  кусочек  старательной  резинки  и  несколько  листиков  оберточной бумаги; затем она не спеша усаживалась на  полу  и  придвигала  к  себе вместо стола поставленный вверх дном ящик для мыла.

Книга с благоговением  открывалась,  и  следовало  внимательное  чтение  отрывков из того, что уже было аккуратно занесено в нее  ранее.  Большинство  из них явно было по вкусу писательнице, так как на щеках  время  от  времени  появлялись ямочки удовольствия, а порой на лице играла и улыбка несомненного  восхищения; но бывали иногда  и  сдвинутые  брови,  и  вздох  разочарования,  свидетельствовавшие  о  том,  что  художник  в   ребенке   был   не   вполне  удовлетворен.