Ребекка с фермы Солнечный Ручей

Лунный ли свет делал кроткое чело таким  белым?  Куда  исчезли  морщины  заботы и боли? Лицо матери, которая всегда  стирала  и  плакала,  плакала  и  стирала, было таким радостным,  словно  закрытые  глаза  созерцали  небесные  видения.

"Что-то,  должно  быть,  излечило  ее!"  -  подумала   Клара-Белла,   с  благоговейным чувством и почти испуганная белизной и безмолвием.

Она  на  цыпочках  подошла  поближе,  чтобы  взглянуть  на  неподвижное  улыбающееся лицо, и, склонившись, увидела в тени правой руки  узкое  золотое  колечко на одном из натруженных пальцев левой.

- Ах, кольцо пришло наконец! - радостно прошептала она. - Наверное, от  этого ей стало лучше!

Она  нежно  положила  ладонь  на  руку  матери.  Дрожь  ужаса,   трепет  предчувствия пронзили девочку с головы до ног, когда ее рука ощутила ледяной  холод. Грозное присутствие смерти, с которой  она  никогда  не  сталкивалась  прежде, вдруг стало реальностью. Оно заполнило комнату, подавило крик на  ее  губах, приковало ее ноги к полу, остановило биение ее сердца.

В этот момент открылась дверь.

- О, доктор! Скорее! - всхлипнула Клара-Белла, протянув к нему руку  в  немой мольбе о помощи, а затем прижала ладонь к глазам, чтобы не смотреть. -  Идите ближе! Посмотрите на маму! Ей лучше?.. Или она мертва?

Доктор положил одну руку на плечо съежившейся девочки, а  другой  рукой  коснулся лежащей на постели женщины.

- Ей лучше, - сказал он ласково, - и она мертва. 

Рассказ десятый Воспоминания Ребекки

Ребекка сидела у окна своей комнатки в пансионе Уэйрхемской учительской  семинарии. Она была одна, так как ее соседка по комнате, Эмма-Джейн Перкинс,  в  это  время  занималась  латынью  внизу,  в  одной  из  аудиторий  старого  кирпичного здания.

Новая и весьма пылкая страсть к античным  языкам  произросла  в  доселе  неплодородном уме Эммы-Джейн по той причине, что Эбайджа Флэг, завоевывавший  в этот год все награды за учебу, какие  только  присуждались  в  лимерикской  школе, где он учился, прислал ей письмо на латинском языке - письмо, которое  она не смогла перевести сама даже с помощью словаря и которое явно  была  не  склонна показать Ребекке, своей задушевной подруге, наперснице и соседке  по  комнате, чтобы та перевела текст на английский.

Не все феи присутствовали у колыбели при рождении  Ребекки.  Многие  из  них телеграфировали, что уже приглашены в другие места или  никак  не  могут  быть в городке в это время. Сам  по  себе  городок  Темперанс,  где  Ребекка  увидела свет, вряд ли был одним из тех мест, что привлекают  толпы  фей.  Но  все же одной старой доброй фее, карманы которой были битком набиты  Веселыми  Листьями со Смеющегося Дерева, захотелось прийти  на  маленький  праздник  в  честь дня рождения, и, увидев, что пришло так мало ее сестер-фей, она  более  щедро, чем было в ее привычках, одарила спящую малютку  тем,  что  имела,  -  ведь той явно не хватало иных богатств. И так дитя росло, а Волшебные Листья  со Смеющегося Дерева шелестели, свисая с полога ее колыбели, и так  как  это  были волшебные листья, то, когда ребенок подрос и  колыбель  была  покинута,  они повисли гирляндами  на  боковых  стенках  детской  кроватки,  а  позднее  взлетели на потолок домика на Солнечном Ручье и висели  там,  покачиваясь  и  забавляя каждого. Они никогда не увядали, даже в кирпичном доме в Риверборо,  где атмосфера была  особенно  неблагоприятной  для  фей,  ибо  мисс  Миранда  перепугала бы любую обыкновенную фею до потери всех  ее  семнадцати  чувств.  Веселые Листья последовали за Ребеккой и в Уэйрхем,  и  в  период  переписки  Эбайджи Флэга с  Эммой-Джейн  на  латыни  они  так  колыхались  над  головой  Ребекки, что эта юная особа почти боялась, что обнаружит их  сама,  хотя  на  самом деле такое никогда не случается.

В учительской семинарии, с ее старыми  порядками  и  правилом  отводить  одну средних размеров комнату двум средних  размеров  юным  особам  женского  пола, было мало возможностей для уединения, будь то днем или ночью, так  как  ни душ, ни еще не созданная воображением ванная комната,  ни  даже  простая,  удобная ширма не стали реальностью в те  времена  невежества,  о  которых  я  пишу. И потому, подобно неразумному страусу, который пытается защититься  от  преследователей просто тем, что не смотрит на них, Эмма-Джейн  сжимала  свое  латинское письмо в руке, держала в кармане или в раскрытой книге  и  льстила  себя надеждой, что никто не заметил радости и смущения,  которые  вызвало  у  нее лишь наполовину понятое ею содержание письма...