Ребекка с фермы Солнечный Ручей

Приготовления к этому событию состояли в продолжительных совещаниях  на  чердаке у  Эммы-Джейн  и  сопровождались  бурным  весельем.  У  девочек  был  рекламный текст  мыловаренной  компании,  из  которого  следовало  составить  убедительную  речь,  и,  что  было  еще  лучше,  глубокие   впечатления   от  выступления на сельскохозяйственной выставке  в  Милтауне  продавца  некоего  патентованного лекарства. Метод этого человека,  если  пронаблюдать  за  ним  хоть раз, невозможно было забыть, так  же  как  и  его  манеры  и  лексикон.  Эмма-Джейн практиковалась на Ребекке, а Ребекка - на Эмме-Джейн.

- Не могу ли я продать вам сегодня немного мыла?  Имеются  два  сорта:  "Белоснежное" и "Пунцовое". Шесть кусков в  красивой  упаковке.  Всего  лишь  двадцать центов за белое и двадцать пять за  красное.  Мыло  изготовлено  из  самого высококачественного сырья и  при  желании  даже  может  быть  съедено  больным с удовольствием и пользой.

- О, Ребекка, давай не будем это говорить! - истерически  перебила  ее  Эмма-Джейн. - Когда я говорю такое, я чувствую себя дурой.

- Тебе так мало нужно, чтобы почувствовать себя дурой,  Эмма-Джейн,  -  сурово заявила Ребекка, - что иногда мне кажется, ты она самая и  есть.  Мне  не так ужасно легко почувствовать себя  дурой.  Ну,  хорошо,  пропустим  про  больного, если тебе не нравится, и давай дальше.

- "Белоснежное", вероятно, самое удивительное мыло,  какое  когда-либо  производилось. Положите белье в таз с водой, слегка потрите  мылом  наиболее  загрязненные места, оставьте белье погруженным в мыльный раствор  от  заката  до рассвета - и тогда даже ребенок сможет выстирать его без малейших усилий.

- Младенец, не ребенок, - поправила Ребекка, заглянув в рекламу.

- Это одно и то же, - возразила Эмма-Джейн.

- Конечно, одно и то же,  но  в  рекламе,  как  и  в  стихах,  следует  называть ребенка "дитя" или "младенец"! Не хочешь "младенец", скажи "дитя".

- Нет, - проворчала Эмма-Джейн, - "дитя" даже  хуже,  чем  "младенец".  Слушай, Ребекка, как ты думаешь,  мы  можем  говорить  все,  что  сказано  в  рекламе, или пусть лучше Илайджа и Илайша попробуют это мыло, прежде чем  мы  пойдем торговать?

- Я не могу представить, чтобы младенец обстирывал семью каким  бы  то  ни было мылом, - ответила Ребекка, - но, должно быть, это правда, иначе  они  не  осмелились  бы  печатать  такое.  Так  что  не  будем  волноваться.  Ах,  Эмма-Джейн, это будет отличная забава! В тех домах, где меня не знают, я  не  буду стесняться и выпалю единым духом всю эту чепуху - и про больного, и про  младенца, и остальное. Может быть, я даже скажу последнее предложение,  если  только смогу запомнить: "Мы  играем  на  всех  струнах  великого  макрокосма  удовлетворения".

Разговор происходил в  пятницу  после  обеда  в  доме  Эммы-Джейн,  где  Ребекке, к  ее  безграничной  радости,  предстояло  остаться  на  субботу  и  воскресенье, так как обе ее тетки уехали в  Портленд  на  похороны  подруги.  Занятий в школе в субботу не было, и девочки собирались с утра отправиться в  бричке, запряженной старой белой лошадью, за три мили, в Северный Риверборо,  пообедать там в двенадцать часов у кузин Эммы-Джейн и вернуться домой  ровно  в четыре.

Когда они спросили миссис Перкинс, нельзя ли им завернуть по  дороге  в  несколько домов, чтобы  продать  немного  мыла  для  Симпсонов,  та  сначала  решительно  воспротивилась.  Она  была  очень  снисходительной   и   любящей  родительницей  и  имела  мало  возражений  против  того,  чтобы   Эмма-Джейн  развлекалась таким необычным способом; сомнения возникли у нее исключительно  из-за Ребекки, как племянницы  привередливой  Миранды  Сойер.  Но  когда  ее  заверили,  что  предприятие  целиком  и  полностью  благотворительное,   она  неохотно, но все же согласилась.

Девочки подъехали  к  магазинчику  мистера  Уотсона  и  договорились  о  нескольких  больших  ящиках  мыла,  которые  предстояло  записать  на   счет  Клары-Беллы Симпсон. Ящики были подняты на  задок  брички  -  и  никогда  не  катила по проселочной дороге пара счастливее, чем Ребекка и ее спутница!

      Это был великолепный день  -  настоящая  золотая  осень,  и  ничто  не  напоминало о ноябре, как бы ни был он близок. Листва все еще густо покрывала  дубы и клены, она  шумела  на  ветру,  пленяла  буйством  красок  -  алое  и  коричневое,  желтое  и  пурпурное,  бронзовое  и  малиновое  волновалось   и  сливалось, создавая  прекрасное  зрелище.  Воздух  был  подобен  искрящемуся  сидру, а на каждом поле золотился урожай и просился в амбары, на мельницы  и  рынки. Лошадь забыла свои двадцать лет и, радостно втягивая сладкий бодрящий  воздух, бежала резво, словно жеребенок. Вдали голубели отчетливые  очертания  горы Нокомис. Ребекка, внезапно охваченная радостью бытия, встала в бричке и  в полный голос обратилась к пейзажу: 

О Мир, как ты чудесен и велик,

Рек кудри обрамляют светлый лик,

На грудь твою накинут бархат трав,