Ребенок зеркала

Я его не прерываю, затем, ничего не говоря все время молчащему ребенку, пишу отцу и после длительного и наполненного смыслом молчания говорю ребенку: «Ты сам отдашь это письмо папе, он не знает, что ты так сильно его любишь. Ты передашь его папе и скажешь сам, чтобы он мне позвонил». Матери я объявляю: «Ваш сын решит вместе с отцом. Вы правильно поступили, когда привели его, но ему двенадцать лет, он слишком большой, чтобы без участия отца мы решились на какую-либо психотерапевтическую работу».

Таким образом, после двух лет психотерапевтических сеансов главную часть работы еще только предстояло сделать. Нужно было установить прямой контакт сына с отцом, общение между обоими родителями и психотерапевтом, чтобы и ребенок, и отец взаимно могли разрешить Эдипов конфликт. Дядя такой-то, на пример которого отец ссылался, говоря о сыне, оказался братом деда с отцовской стороны, умершего, когда отцу было десять лет. Этот дядя не только никогда не помогал племяннику и невестке, но, наоборот, ущемил их права наследования. Необходимо было, чтобы отец и мать смогли высказать в присутствии какого-то свидетеля-посредника свое взаимное разочарование, сказать, что это разочарование всегда было обратной стороной глубокой нежности и неловкости, в которых нуждались они оба, чтобы вновь обрести право жить, наконец, узнав друг друга. И что они ощущают себя ценными друг для друга, несмотря на трудности, которые испытали в воспитании ребенка.

Сеансы лечения

Вот заложены ясные основы лечения, и оно может начаться. В чем будет заключаться работа психотерапевта? Я оказываюсь в затруднении, поскольку ни один сеанс не похож на другой, ни одно лечение не похоже на другое, ни в том, как оно развивается, ни по продолжительности. Кроме того, возраст и характер ребенка, равно как и имеющиеся у него расстройства, будут заметно влиять на характер и содержание сеанса.

Какими бы ни были расстройства ребенка, основная гипотеза – в том, что он страдает от тревоги, связанной с бессознательной виновностью, симптомы которой служат одновременно доказательством и способом, который ее природа, предоставленная сама себе, обнаружила, чтобы канализировать эту тревогу и помешать более серьезному нарушению здорового равновесия. Серьезность случая определяется не тяжестью нарушений, а их давностью, я хочу сказать, не давностью того или иного симптома, но продолжительностью того, часто полиморфного состояния разнообразных и меняющихся эмоциональных трудностей, которые имеют корни в далеком прошлом.

Если у ребенка были только нарушения питания и/или сна, настроения и контакта с окружающими взрослыми и детьми, это в принципе представляет серьезный случай, если он не достиг полных трех лет, независимо от впечатления, складывающегося в начале лечения.

Если же нарушения появились только после семи лет, и ничего в адаптации к самому себе или обществу до этого не предвещало их появления, случай в принципе более благоприятный.

К сожалению, многочисленные серьезные случаи могли бы иметь более благоприятный исход, если бы к ним сразу же отнеслись, как к серьезным. Приведу в пример реакции так называемой ревности к младшему, когда старший ребенок не достиг еще трех лет.