Ребус

– Уважаемый, – следователь встал с кресла и переместился поближе к Дитру, усевшись на столешницу, – вы разнесли половину площади на одном из радиусов Циркуляра Артистов. Благо, что было раннее утро, и почти все находились на улице – они шли на работу. Однако ваши действия чуть было не убили двух ночных сторожей из игорного дома, счетовода ценностей из лавки с настойками, а также одного художника, который вздумал помалевать вид утренней площади, наблюдая за ней из окна. У художника погибли все эскизы, но сторожам и счетоводу тоже не позавидуешь. К счастью, конечных жертв нет…

– Милость всемирная, – с облегчением выдохнул Дитр, и помощники следователя удивленно подняли на него глаза. – Я рад… я рад, что никто не погиб.

– Мы рады, что вы рады, – хмыкнул следователь. – Но это все равно виселица. Если выяснится, что вы не такое уж дерьмо, я, конечно, буду склонять присяжных к тому, чтобы они выбрали ваш расстрел. Но все же – вы разрушили площадь. Белц, зачитай пожалуйста условному господину Парцесу показания цветоч… нет, лучше коммерческого глашатая.

– Ага, сейчас, – кивнул помощник, роясь в папке с показаниями. – Унбра Нелеса, коммерческий глашатай сети магазинов товаров для живописцев и архитекторов… Мне с начала или с середины?

– Как хочешь, – махнул рукой Бонеэ, и Белц продолжил читать:

– «…сначала не подумала, что здесь что-то не так. Наутро после выходных вся столица с такими рожами, да еще и в этом тумане, проблудь всемирная, когда же эта погода изменится…»

– Ну и зачем было это записывать? – возмутился следователь. – Это же не по делу!

– Мы вычеркнули половину ее ругани, шеф, – ответил помощник. – Глашатаи – они сами знаете, какие…

– Продолжай, тьма с тобой.

– «…но у него рожа была всемирно жуткая, я даже не увидела его глаз. Под бровями у него начинались черные дыры. И он пошел по площади, не обращая внимания, что поток людей, идущих на работу – совсем в другую сторону. Он наступил кому-то на ботинок, его обругали, но он не обратил внимание, он на таран пёр в центр площади. Я была уже почти у магазина, когда мне на голову чуть не упал кирпич. Я отбежала подальше от здания и увидела, что оно пошло трещинами, сквозь которые сочилось что-то черное. А этот – с тьмой вместо глаз – стоял там, куда шел, я его сразу же заметила. Он стоял с раскинутыми руками и смотрел на северную часть площади, где здания трескались и рушились. Лунца Ниа из «Фиолетового звука» – кажется, так ее зовут, мы пили с ней как-то раз – тоже поняла, откуда идет эта дрянь, и заорала, чтобы кто-нибудь стукнул того типа посреди площади. К нему уже бежали полицейские, они его и уложили. И знаете, в тот момент, когда его стукнули по башке дубинкой, та черная дрянь, которая разрушила здания, ринулась обратно в него – прямо как москитный рой. Она была прозрачная, эта дрянь – вроде бледной тени пасмурным днем, но я говорю «черная» – потому что она воняла тьмой. Я клянусь, она воняла скотобойней или братскими могилами. Я никогда не нюхала ни того, ни другого, но столько гнили я никогда не ощущала. Я не полицейская, я работаю с правдой и убеждением, но вы точно учуете жуть всемирного уровня, если уж даже я…»

– Достаточно, – остановил его следователь. – Ну, условный господин Дитр Парцес, не поведаете ли нам, что это было? Или глашатай и еще двадцать два человека сошли с ума и никакой черной дряни не было?

– Была, видимо, – кивнул Дитр. – Но она не моя. Я вообще не склонен разрушать здания.

– Откуда вы знаете, что склонны делать, а что нет, если вы ничего не помните? – ухмыльнулся следователь.