Речи

47. Хороша эта честь, а кроме неё, и следующая. Я просил его освободить от транспортирования хлеба корабль философа, богам подобного, с богами имеющего общение [19] и дать ему ради меня такую льготу, при чем он сам ни мало не просил меня о том, клянусь богами, ходатайствовать об этой милости. Это было им сделано вследствие обилия судов по отношению ко многим, которые вовсе не отличались от меня какими-либо преимуществами. Но этот корабль, уверял он, нес с собою спасение и императору, и воинам, и городам, что выше всех прочих [20]. И опасность грозила ему не снести головы. Не следовало, видно, мне просить о послаблении, но выступить другому, из тех, кто лестью своею держал его в рабстве.

{19 Фалассия, срв. ниже $ 66. Фидософом он назван и orat. XL (К Евмолпию) § 22, vol. III pg. 289, 11. Срв. речь за Фалассия, у нас, стрр. 180 следд.}

{20 Т.е., Константинополю и Риму, срв. orat. XV (Посольская к Юлиану § 59, vol. II pg. 143, 3.}

48. Ведь и для софиста Домнива, такое ходатайство должно бы было ввести в силу присужденную ему согражданами халкидянами почесть. В действительности то, что было бы справедливо, прилично и обосновано при хлопотах о том другого лица, то являлось несправедливым, постыдным, не имеющим основания, раз оно должно было доставить удовольствие мне.

49. А что догадка моя не лишена основания, в том всякий может убедиться из следующего. Однажды какие то заключенные, устроив при помощи надетых на них цепей пролом в стене тюрьмы, под защитою ночного мрака занялись разбоем. Они нападали на путников, а правитель привлек к ответу тех, кому вверена была охрана двери. Они доказывали, что они не виноваты, так что наказанию не подлежать. Другой правитель — другое следствие, и было признано, что стражи не были соучастниками в деле, на которое отважились преступники.

50. Явился этот, третий, и приступил к расследованному делу, поступая так без всякого к тому полномочия, как и второй. Те, на личность коих он посягал, считая, что я нечто значу у него, явившись ко мне, умоляли меня, а я немедленно его. А он расписывает в преувеличенном виде и подрыв стены, и злодеяния этих людей и как они пишут дерзкие письма и как побег этих негодяев устроен был сторожами. Итак, когда обнаружилось мое бессилие, они прибегают к другому лицу. Тому много слов не понадобилось, и страх был рассеян, и разбойники освободились, оказывается, без всякого ведома сторожей.

51. Но он все же заявляет, что возвысил мое влияние. Где? Когда? Когда декуриона Монима, моего ученика, отца ученика, изводил ударами свинцовых пуль? [21] Вот чем, значить, ты придал мне значения и поставил меня в завидное положение. тем, что прибегал, к моему огорчению, к бичеванию. По твоему, не надлежало в этом соблюдать неприкосновенность личности декурионов. [22] А я, при виде такого наказания, уходил пристыженный, считая, что сам получил удары, если и Монима враги уносили в баню [23]. Тем, кого лечат от такого истязания, не нужен ходатай.

{21 Об этих μολνβδιναι σφαΐοαι, прикреплявшихся к концам плеток для того, чтобы истязание было чувствительнее, см. orat. XIV (за Аристофана.) § 15, vol. II р. 93, 13, orat. ХХѴШ (Против Икария. II) § 24, vol. III p. 57, 19, у нас стр. 122, 2.}

{22 Срв. к этому Против Икария. II-ая, § 23, у нас, стр. 122.}

{23 Срв. в описании истязания Антиоха orat. XXIX §11, у нас, стр. 126, orat. LVII (Против Севера) § 16, у нас, стр. 250.}

52. «Клянусь Зевсом, но за поступок с Монимом он находит себе извинение в своем отношении к софисту Евсевию, не менее меня достойному звания софиста». Но если бы отношение его к последнему и было безупречно, он тем проявлял бы свое издевательство, что вызвал перемену в решении префекта [24], оконченное дело снова возвращал к началу и призывал к борьбе за то, что никакого спора не возбуждало. Следовало, между тем, прибегнуть в чтению важнейших документов, затем, меня запросить о дарованиях Евсевия, наконец, тех других лиц, признают ли они, что писали о. нем четыре постановления. 53. Какая же надобность была внушать им то, чем им предстояло отодвинуть назад окончание дела? К чему подвергать осмеянию и меня, и его? Или он того самого и добивался, чтобы предать нас осмеянию? Это ли сочтет кто-либо за почет? Что же и то сочтет честью, что меня с поношением выпроваживают из суда? 54. Он хотел, действительно, чтобы я ушел, так как ему было бы неприятно видеть меня, но, избегая прямого заявления, что мой уход угодит ему, выставив предлогом путешествие и то, что сейчас же примется за дело, меня поторопил позвать людей, которые меня понесут, и я очутился за воротами, желая почтить его тем, чего требует в подобном случае закон, а он оставался там, стал завтракать и после попойки уснул. Я, между тем, начал уставать, а солнце уже близко к потокам Океана. Итак, утомившись и в виду утомления слуг, я стенал, пока кто то, сжалившись, не сообщил мне о его завтраке и сне. Так отправился я домой, не совсем здоровый.