Речи бунтовщика

Но есть права и права, и надо умть ихъ различать; нкоторые изъ нихъ имютъ реальное значеніе, другіе же лишены его; кто смшиваетъ, только обманываетъ народъ. Есть права, какъ, напримръ, равенство передъ закономъ аристократа и крестьянина, тлесная неприкосновенность каждаго гражданина и т. п., которыя достались народу посл упорной борьбы и настолько дороги ему, что малйшая попытка нарушить ихъ вызоветъ возстаніе. И есть такія права, какъ всеобщая подача голосовъ, свобода печати и т. п., къ которымъ народъ былъ всегда равнодушенъ, такъ какъ онъ чувствуетъ, что эти права, защищая буржуазію отъ самовластія правительства и аристократіи, служатъ орудіемъ въ рукахъ господствующихъ классовъ для порабощенія народа. Ихъ даже нельзя назвать политическими правами, такъ какъ они не охраняютъ интересовъ народа; это только нашъ политическій языкъ — жаргонъ, выработанный правящими классами исключительно для своихъ нуждъ, — величаетъ ихъ этимъ громкимъ именемъ.

Въ самомъ дл, что такое политическое право, какъ не оружіе для защиты независимости и свободы тхъ, которые сами не могутъ внушить уваженія къ этимъ своимъ правамъ? Каково его назначеніе, если оно не можетъ дать свободы всмъ тмъ, которые должны ею обладать? Люди, подобные Гамбетта, Бисмарку и Гладстону, не нуждаются ни въ свобод печати, ни въ свобод собраній; они и такъ пишутъ все, что хотятъ, устраиваютъ какія угодно собранія, исповдываютъ т ученія, которыя имъ больше по вкусу; они и такъ, свободны. А если кому-нибудь и нужно дать эту свободу слова, печати и собраній, то только тмъ, которые сами не могутъ обезпечить себ этихъ правъ и проводить въ жизни свои идеи, свои принципы. Таково происхожденіе всхъ политическихъ правъ.

Но въ наше время даются-ли эти права тмъ, кто въ нихъ нуждается?

Конечно, нтъ. Всеобщее избирательное право можетъ до нкоторой степени оградить буржуазію отъ злоупотребленій центральной власти, не заставляя ее прибгать къ оружію. Оно можетъ служить для умиротворенія соперниковъ, оспаривающихъ другъ у друга власть и удержать ихъ отъ кровопролитія. Но это право безсильно тамъ, гд надо низвергнуть или ограничить власть и уничтожить господство привилегированныхъ. Прекрасное орудіе для мирнаго разршенія недоразумній между правителями, какую оно можетъ принести пользу подданнымъ?

Исторія отвчаетъ намъ на этотъ вопросъ. — Пока буржуазія думала, что всеобщая подача голосовъ будетъ въ рукахъ народа оружіемъ для борьбы съ привилегированными классами, она всми силами противилась ей. Когда же, въ 1848 году, она поняла, что это право не только не грозитъ ея привилегіямъ, но даже не мшаетъ ей властвовать надъ народомъ, она сразу ухватилась за него. Теперь буржуазія стала его ярой защитницей, такъ какъ она знаетъ, что это лучшее средство, чтобы удержать въ своихъ рукахъ господство надъ массами.

То же самое относительно свободы печати. — Какой доводъ былъ самымъ убдительнымъ въ глазахъ буржуазіи въ пользу свободы печати? — Ея безсиліе! Ея несостоятельность! „Когда-то”, — говоритъ Жирарденъ, — „сжигали колдуновъ, потому что имли глупость ихъ считать всемогущими; теперь длаютъ ту же глупость относительно печати. Но печать такъ же безсильна, какъ средневковые колдуны. И потому — долой преслдованія печати!” Вотъ, что говорилъ когда-то Жирарденъ. А какой аргументъ выставляетъ теперь буржуазія въ защиту свободы печати? —„Посмотрите”, — говоритъ она, — „на Англію, Швейцарію, Соединенные Штаты. Тамъ полная свобода печати, а между тмъ нигд такъ не развита эксплоатація, нигд такъ властно не царитъ капиталъ. Пусть нарождаются вредныя теченія. Мы всегда сумемъ заглушить голосъ ихъ органовъ, не прибгая даже къ насилію. А если когда-нибудь, въ моментъ возбужденія, революціонная пресса и станетъ опасной, мы всегда успемъ уничтожить ее подъ какимъ-бы то ни было предлогомъ”.

На счетъ свободы собраній т же разсужденія.

— „Дадимъ полную свободу собраній”, говоритъ буржуазія; — „народъ не сметъ коснуться нашихъ привилегій. Мы должны больше всего бояться тайныхъ обществъ, а публичныя собранія лучшее средство, чтобъ положить имъ конецъ. Если же въ моментъ сильнаго возбужденія публичныя собранія и стали бы опасными, мы всегда можемъ ихъ воспретить, такъ какъ въ нашихъ рукахъ правительственная власть”.

„Неприкосновенность жилищъ? — Пожалуйста! записывайте ее въ кодексы, прокричите повсюду!” говорятъ хитрые буржуа. — „Мы не имемъ ни малйшаго желанія, чтобы агенты полиціи тревожили насъ у семейнаго очага. Но мы учредимъ тайную канцелярію, мы заселимъ страну агентами тайной полиціи, мы составимъ списки неблагонадежныхъ и будемъ зорко слдить за ними. Когда же мы почуемъ, что опасность близка, плюнемъ на неприкосновенность, будемъ арестовывать людей въ постеляхъ, допрашивать ихъ, обыскивать жилища. Не будемъ останавливаться ни передъ чмъ и тхъ, кто посметъ слишкомъ громко заявлять свои требованія, упрячемъ въ тюрьмы. Если же насъ будутъ обвинять, скажемъ: „Что же длать, господа! A la guerre comme `a la guerre”!