Речи о религии к образованным людям, ее презирающим. Монологи (сборник)

Если бы, однако, кто-либо из читателей иного склада косо посмотрел на то, что употребленное здесь выражение приписывает цену букве, и притом немалую, ибо оно приравнивает ее, по существу, ко всему остальному, здесь упомянутому, и нашел, что этим я благоприятствую недоразумениям, которым в настоящее время нужно главным образом противодействовать, – то я все же хотел бы предупредить, что такое намеренное принижение непомерно почитаемого не полезно истине, а вызывает частью упорство, частью переход к противоположной крайности. Поэтому мы должны во всякое время открыто признавать высокую цену буквы во всех серьезных вещах, поскольку она не отделена от духа и не стала мертвой. Ведь если непосредственная жизнь содержится в великих единствах, которые слишком замкнуты, чтобы буква могла проникнуть в них – какая буква выражала когда-либо бытие народа? – и в единичном, которое слишком текуче, чтобы буква могла удержать его – какая буква выявляла когда-либо сущность отдельного человека? – то буква есть все же повсюду необходимая, очищающая рассудительность, без которой мы можем лишь кружиться между тем и другим, теряя ясное сознание, и которой мы обязаны тем, что хаотическая, неопределенная масса превращается в определенное единство. Несомненно даже, что в высшем смысле эпохи разделяются буквой и что правильная оценка того, когда человеческие дела нуждаются в новой букве, есть высшее деяние человеческой мудрости. Ибо если буква появляется слишком рано, то она отвергается живой еще любовью к той букве, которую она должна вытеснить; а если она образуется слишком поздно, то уже наступило указанное головокружение, которого она тогда уже не может преодолеть.

4) Никто не должен думать, что явления пробужденной религиозной жизни, которые теперь так часты, в особенности в Германии, я рассматриваю как осуществление высказанной здесь надежды. Это достаточно ясно уже из следующего. Возрождение благочестия, которое ожидается от раскрытия восприимчивости, должно было бы ведь принять иную форму, чем ту, которую мы теперь видим. Нетерпимое бессердечие наших новых верующих, которые не удовлетворяются избеганием того, что им чуждо, а пользуются всяким общественным отношением для клевет, которые могут вскоре стать опасными всякой свободной духовной жизни, их боязливое внимание к отдельным выражениям, которыми они одного человека обозначают белым, а другого – черным, равнодушие большинства из них ко всем великим мировым событиям, узкий аристократизм других, всеобщая боязнь всякой науки, – это не черты открытой восприимчивости, а скорее черты глубоко укоренившегося болезненного состояния, на которое надо воздействовать с любовью, но и со строгой неуклонностью, чтобы общество как целое, не потерпело от него ущерба, превышающего духовную выгоду отдельных лиц от пробуждения религиозной жизни. Ибо мы не хотим отрицать того, что лишь этот грубый род благочестия мог пробудить многих людей низшего рода от их тупоумия и многих более знатных – от их светскости, но мы желаем и хотим всеми силами содействовать, чтобы это состояние оказалось для большинства лишь переходом к более достойной свободе духовной жизни. Это могло бы удастся тем легче, что ведь очевидно и совершенно явственно, как легко овладевают этой формой люди, которым нужно нечто совсем иное, чем истинное благочестие, и как заметно худеет дух, когда он некоторое время был скован этой формой.