И наступила тишина. Без малого двадцать пар глаз уставились на Прошина.
Весёлую компанию составлял самый настоящий интернационал, какой можно увидеть только в колониях, когда будущих первопоселенцев в тренировочные лагеря собирают со всей Земли, во время предполётной подготовки парни знакомятся с девушками, составляют пары и на подлёте к будущей родине Капитану транспортной платформы приходится решать вопросы с детским садиком. Белые, жёлтые, темнокожие — гуляки, одетые по весеннему времени в джинсы-свитера, некоторой скованность движений, появляющейся у человека, отстоявшего вахту при пониженной силе тяжести, не оставляли сомнений привычному наблюдателю: это космонавты.
«Убьют», — решил Прошин.
— Садись, парень, — Донни подвинул стул. — Выпей. Досталось тебе…
Над застольем поднялся прежний гомон, народ вернулся к еде-питью.
— Вот, закуси, — Хлебски подал Ивану дольку фрукта… или овоща… с тонкой скорлупой вокруг желтоватой мякоти.
— Как тебе у нас? — спросил Донни.
— Нормально, — ответил Прошин.
— Да как ему может быть? — хохотнул молодой белобрысый парень. — Он, кроме госпиталя, ничего не видел.
— Тебя так и выпнули, в пижаме? — спросил Хлебски.
— Да, — замялся Иван. — Ну, я хотел одеться, да вот, выпить зашёл…
— Выпить, — сказал Донни. — Выпить надо за знакомство. Вот, смотри: это Хлебски. Он молодой, он проставляется. Это Уилсон. Отличный мужик.
Здоровый темнокожий мужчина, не произнёсший до сих пор ни слова, но внимательно прислушивавшийся к разговору, помахал Прошину.
— Это Пак.
— Ки Йонг Пак, — сказал мужчина подле Уилсона, по виду и правда китаец или кореец. — Здесь Паком зовут.
— Это Мэлоун. Он молодой, но в электронике — зверь, — белобрысый парень кивнул, довольный похвалой.
— Остальные… вот они все, а я Пью. Донни Пью, — Донни Пью поднял рюмочку. — За знакомство.
— Ну так что? — спросил Хлебски. — Что у тебя случилось-то?
Прошин рассказал.
— Да. Ну, ты же не виноват, получается, — промолвил Донни.
— Люди погибли, — Прошин уставился в рюмку, словно надеясь на дне посудинки отыскать ответ. — Двенадцать человек.
— А ты смог бы уклониться? — спросил вдруг Уилсон.
— Да блин!.. — Прошин выдал тираду, сплошь состоящую из непереводимой игры русских и английских слов в самых причудливых сочетаниях.
За столом опять замолчали.
— Давай… — сказал Донни. — Не чокаясь.
Выпили.
— Ещё здание, — сказал Прошин. — Рокет Плаза.
— А, — Пак махнул рукой, — эти не обеднеют.
— Точно, — Мэлоун, похоже, здорово набрался, — отпуск забрали, зарплату жмут, премии мы уже сто лет не видели…
— Собака видел, — заметил Хлебски.
— Говно он и жополиз, — ответил Мэлоун, и продолжил, распаляясь всё больше: — Чего ты один сюда прилетел?.. Надо было братву свою притащить и показали бы этим козлам вонючим, ублюдкам, ниггерам пархатым…
И тут Мэлоун осекся. Замерли все, а сам белобрысый просто превратился в статую, потому что подле него сидел Чалем Уилсон, большой чернокожий добряк, отец троих девчушек, мастер на все руки — всю мебель в доме Уилсон сделал сам и дом сам построил, и у самого Мэлоуна стояли на кухне четыре стула с тонкими ножками, сделанные ручищами Уилсона… Мэлоун поёрзал на стуле. Окинул взглядом уставленный яствами стол, товарищей, с явным неодобрением посматривающих на него. Чмокнул Уилсона в щёчку. Словно трещина прорезала базальтовую глыбу — Уилсон, всё так же глядя перед собой, поднял бровь. Белобрысый набулькал две стопки, одну подвинул приятелю, другую взял на брудершафт — Уилсон не отказался, ибо добрый товарищ был белобрысый Мэлоун и тот же дом помогал строить, и возился с дочурками приятеля, и на работе не стеснялся подставить плечо…
Следующие три пили строго на брудершафт.
— И куда ты теперь? — спросил Донни.
— В институт, наверное, — пожал плечами Прошин. — Хотел сегодня улететь — опоздал.
— С нами полетишь, — кивнул Донни. — У нас через час джет в Москву.
— Так вы москвичи? — восхитился Прошин и в ответ получил с десяток недоуменных взглядов. — Всё-всё-всё, молчу… Спасибо.
— Донни, не возьмут его, — сказал Уилсон.
Пью воззрился на приятеля:
— Как это — не возьмут? — Уилсон что-то пробормотал в ответ.