Редкий гость (СИ)

Веселье меж тем достигло той стадии, когда участники начинают демонстрировать свои творческие способности. Парень с хорошей фамилией Гуд решил сплясать на столах. Начав выписывать что-то вроде танго, закончил он чем-то вроде гопака, с хрустом попирая рюмки и топая прямо в тарелки, отчего остатки еды летели во все стороны. Откуда-то с границ реальности надвинулся бармен и, поигрывая битой, «по-хорошему» попросил возместить ущерб и прекратить непотребство. Биту уважили: танцора стащили со стола и отправили к платёжному терминалу возмещать. Мэлоун рассказал анекдот, касавшийся взаимоотношений полов и сплошь состоявший из непереводимой игры слов — слушатели скорчились от смеха, хотя от Прошина смысл истории ускользнул и, вообще, всё вокруг подёрнулось уютным туманом, в котором плавали лица товарищей, так запросто согласившихся подкинуть его через полконтинента, отличных парней, братьев-косменов и хотелось что-то сказать этим милым людям, в душе рождались добрые, хорошие слова, душа разворачивалась…

И Прошин, дождавшись паузы в общем гомоне, подперев ладонью буйную голову, запел:

Во ши виго пан пинго-о

Цинь чжын гын-гын чи на ма-а…

Эту песню пел Хань — на втором курсе, когда их, желторотых, ещё не пускали на орбиту, и второкурсники, на зависть старшакам, могли позволить себе позвенеть стаканами. Хань ещё так прикольно пританцовывал: маленький, с лоснящимся лицом и глазами-щёлочками. Из полурасстёгнутой жилетки вываливался кругленький животик, вокруг бледных ног развивались широченный шорты, а они ржали как…

На-ге хайси бу ай во-о

Пи шань хон-хонг ха я ся-а…

Песню пел отец Ханя и речь там шла о крестьянине, посадившем рис и днём и ночью ухаживавшем за урожаем, а дома ждала маленькая внучка, которая хотела послушать тысячи историй про все-всё-всё…

Лянь шань йе-кын чинь я бу-у

Лянь-шань бу’кхонг гынь я ма-а…

А потом Хань узнал, что его отец умер. Парень остолбенел, а когда кое-как опомнился, затянул эту песню, только смеяться теперь никого не тянуло, никто не знал, что делать просто стояли и смотрели…

— Это что? — спросил Мэлоун.

— Песня, — сказал Прошин. — Грустная.

Рядом зарыдал Пак.

— Ты чего? — воззрился на него Пью.

— Грустно, сука, — всхлипнул Пак.

— А ты что-нибудь понял?

— Нет…

— Надо выпить, — вздохнул Донни.

Он было взялся за бутылку, но мелодичная трель телефонного звонка сбила весь порыв.

— Так, парни, — сказал Пью, — допиваем, доедаем — джет готов.

— П’ехали, — икнул Прошин.

Взгляд Пью сфокусировался на новом знакомом.

— Нет, — торжественно сказал он, — сначала мы тебя прикинем.

— Н-не!.. Мужи — ик!.. — ки!.. — начал Прошин.

— Отставить, — скомандовал Донни, — ты у нас гость — редкий гость, вот мы тебя сейчас…

Персонал аэровокзала не первый раз отправлял загулявших работяг по домам, поэтому перед посадкой в самолёт наряд полиции загнал чадящую перегаром братию в туалет — причём снаружи ожидала чуть ли не вся смена уборщиков. Только после варварского набега на санузел в сопровождении усиленного наряда полиции (двое косменов переоценили собственную лихость и уснули в обнимку прямо на кафельном полу) их отправили чуть ли не через всё поле (тоже не без умысла — проветривайтесь…) к отдельно стоящему небольшому самолёту с откинутым трапом, подле которого маялись два человека — стюард из экипажа и представитель компании-работодателя Пью со товарищи.

В лучах закатного солнца доблестные космонавты нетвёрдой походкой, с песнями и разухабистым присловьем, брели к трапу самолёта, подхватываемые дюжими стюардами у самых ступенек передвижной лестницы. Из-под шасси серебристой птицы доносились характерные звуки — кто-то не совладал с желудком и сбрасывал излишки, отчего встречающие только морщились и продолжали погрузку.

— Погоди-ка, уважаемый, — внимание представителя привлёк Уилсон. — Кто это?

Чалем Уилсон двигался со всей грацией сверхмассивного небесного тела, имея конечной точкой траектории створ трапа самолёта. Глаза здоровяка не отрывались от цели, подмышкой Уилсона вихлялся Иван Прошин, разодетый в пух и прах; на губах Прошина пузырилась улыбка, в мозгу пузырилась одна только мысль: «На хрен всех!..»

— Стой, говорю! — Уилсон остановился. — Кто это?!

— Это брат, — сказал Чалем, всё так же не отрывая глаз от трапа.

— Да какой он тебе брат?..

Уилсон задумался. Наконец, аксоны установили устойчивый синапс с нейронами и на свет родилось монументальное:

— Он ниггер.

Представитель проводил взглядом систему из двух тел и сунул папку с бумагами стюарду:

— На фиг… Пересчитай по головам и подай жалобу в Контроль.

В салоне самолёта распоряжались ражие парни в тёмно-синих брюках и белых рубашках.

— Давайте, ребята, садимся, пристёгиваемся, — встретил один из них Прошина и Уилсона.

Братья во спирту смирнёхонько уселись на свободные места; Прошину хватило сил даже застегнуть ремни.

— Пристёгиваемся, кому сказано!.. — донеслось с первых рядов.

— Да пошёл ты на хрен… — пьяной скороговоркой ответил кто-то.