Реформатор после реформ: С.Ю. Витте и российское общество. 1906–1915 годы

Подобную механику создания образа государственного деятеля не следует считать специфически российской. В целом это западноевропейское явление раннего Нового времени, напрямую связанное c мифологией абсолютной монархии и придворной среды. Например, в Англии оно теряет актуальность к концу XVII века, а во Франции продолжается вплоть до революции[917]. Как показал Р. Дарнтон, при дворе Людовика XV ходили упорные слухи, что король на самом деле – послушная игрушка в руках своих любовниц-фавориток[918]. В западноевропейской традиции для приближенного советника упреки в аморальности и тяге к чувственным удовольствиям имеют большое значение. В российской культуре этот мотив, кажется, малозначим. По крайней мере, Сперанского такого рода обвинения обходили стороной. А.Л. Зорин объясняет это тем, что российское общество начала XIX века было недостаточно пуританским, чтобы считать подобные прегрешения существенным атрибутом злокозненности[919]. Скандальная история с женитьбой Витте на женщине с дурной репутацией серьезным образом повлияла на его собственную репутацию, многократно усиливая и без того подстрекаемую ненависть к нему. Однако, хотя его поступок и воспринимался как попрание приличий и традиционной морали, в образе сановника не появилось акцента на сексуальной распущенности. Вероятно, несмотря на желчные и брезгливые комментарии некоторых современников по поводу личной репутации его жены, более существенным все же представлялось ее еврейское происхождение.

Любопытно, что в современной публицистической литературе негативные образы Витте воспроизводятся практически дословно. В некоторых статьях 2015 года, посвященных столетию со дня смерти министра, он снова называется «агентом влияния», сделавшим Россию зависимой от иностранных держав[920]. Более того, не только журналистам, но и некоторым профессиональным экономистам подробности приватной жизни сановника кажутся достаточным основанием для критики его государственной деятельности. Профессор В.Ю. Катасонов, откликаясь на юбилейную дату, называет министра «демонической фигурой» для России и провозглашает: «Согласно источникам, Витте был масоном достаточно высокого градуса. ‹…› Немалую роль играла жена Витте, одесситка Матильда. Поскольку на масонские сходки Сергею Юльевичу сложно было ездить в Европу, поэтому связным с Западом была его жена»[921].

Мне представляется, что случаи Витте и Сперанского – не единственные примеры создания образов злокозненных советников-фаворитов в российской истории. С определенными оговорками к этому списку может быть добавлен и министр Александра II М.Т. Лорис-Меликов, которого влиятельный П.А. Валуев в шутку называл в своем дневнике «ближним боярином», подчеркивая его доверительные отношения с монархом. Можно утверждать, что общественное мнение также считало его чужаком: чтобы усилить инаковость сановника, подчеркивалась его национальность («хитрый армяшка»). Общество также обвиняло его в том, что он стремится к установлению конституционного устройства, – сам Лорис-Меликов это упорно опровергал. Вскоре после убийства Александра II народовольцами в столице ходили слухи, будто министр – агент террористов, главных «внутренних врагов[,] и послушная игрушка в руках княгини Екатерины Долгорукой»[922].

Подобного рода функциональная риторика применяется и к некоторым политическим деятелям современной России. Так, одна из многочисленных брошюр с критикой известного реформатора 1990-х годов озаглавлена «…враг народа». Хотя с большой долей вероятности можно утверждать, что этот штамп отсылает к более позднему, советскому времени, в образе государственного деятеля можно увидеть уже знакомые нам черты. Критики политика используют и антисемитскую риторику, и обвинения в «распродаже России», а также обращаются к традиционным представлениям, что реформы инициированы извне враждебными внешними силами[923].

Возможно, параллель между высокопоставленными сановниками прошлого и современными политиками покажется кому-то искусственной. Но буквальные совпадения в образах реформаторов вовсе не обязательны, а персона или приватная жизнь того или иного министра второстепенна по сравнению с механикой формирования его образа в сознании современников и в контексте времени. Личностные факторы зависят от конкретной политической ситуации и придают системным свойствам некоторую устойчивость и легитимность.