Реформатор после реформ: С.Ю. Витте и российское общество. 1906–1915 годы

Важной характеристикой для общественного мнения была репутация Витте как «клоуна» или «жонглера», «маклера», что имело однозначно негативную коннотацию. И в историографии Витте предстает в качестве беспринципного, циничного политика и беззастенчивого карьериста. Действительно, среди российских государственных деятелей мало людей, которые стремились бы к успеху с большим рвением, чем он. Но все же почему общество вовсе отказывало ему в наличии твердых убеждений, обвиняя в излишней политической гибкости, политиканстве? Даже после смерти Витте, в некрологах, его политическая позиция оставалась одним из самых обсуждаемых сюжетов. Для общества рубежа XIX–XX веков приверженность к цельной «большой» идеологии была очень важным маркером. Реформатор же пытался лавировать между интересами разных общественных групп. Иногда он поражал этими качествами, проявлял их в рамках крупных переломных событий (например, во время принятия Манифеста 17 октября). Но публика, несмотря на возникновение политических партий и усложнившуюся систему политического представительства, продолжала мыслить главным образом в категориях «консерватизм/либерализм».

Витте выступал как воплощение деятельного начала и олицетворял новую, деловую Россию. Отношение к нему еще раз иллюстрирует ту неприязнь к предпринимателям, которую испытывало российское общество в начале XX века. И через пятьдесят лет после Великих реформ Россия сочувствовала по преимуществу Обломовым. Представления о том, что это страна от века небуржуазная и неиндустриальная, продолжали главенствовать. В 1916 году В.В. Розанов замечал, что вместо одного Штольца в России появились «мириады Штольцев»[915], однако для общества они, подобно Витте, так и остались чужими.

Быстро возвысившись, граф в совершенстве овладел всеми приемами чиновничьего властвования и показал себя беспощадным противником в закулисных интригах. Но все же многие воспринимали его как разрушителя бюрократических канонов, «самодержавного дельца». И его активные деловые контакты, сотрудничество с прессой, и прагматичный подход к решению масштабных государственных задач также выдавали в нем политика новой формации. Общество чрезвычайно волновал вопрос, насколько человек, который сохранил все ухватки и приемы представителя делового мира, может быть «настоящим» государственным деятелем.

Для приверженцев консервативных взглядов образ Витте оказался центром пересечения важнейших фобий эпохи – антисемитизма и германофобии, реже – страха перед масонским заговором. Реформатор выступал в этом дискурсе в разных ролях, а особенности частной жизни министра, как и его государственная деятельность, только способствовали закреплению такого образа в общественном мнении. На протяжении долгого периода государственной деятельности Витте и его пребывания в отставке эти фобии менялись, принимали разные формы и переплетались между собой, что высвечивало изменения в общественных настроениях.

История складывания образа масона в России, как показал американский историк Д. Смит, в основных чертах соответствовала европейской модели. Вместе с тем на российской почве антимасонские стереотипы почти сразу же сливались с устойчивыми представлениями о тайном заговоре против России, который плетут за ее пределами[916]. Как показано в этой книге, сходный механизм применим и для антисемитского дискурса: миф о еврейском заговоре был невероятно устойчив. Исторические ситуации, в которых приходилось действовать и Сперанскому, и Витте, – отчетливо предвоенные, накануне столкновения с грозным и могущественным врагом. В этих условиях мифология связи ненавистного советника с внешним врагом и внутренним заговором стала в обществе невероятно актуальной. Реформаторы начали восприниматься как «агенты влияния» сил, враждебных национальным интересам России, и эта риторика служила для негативной идеологической мобилизации части общества и политических элит. Любопытно, что, оправдываясь, и Сперанский, и Витте нередко прямо цитировали своих оппонентов – словно стремясь предугадать возможные обвинения.