Регионы Российской империи: идентичность, репрезентация, (на)значение. Коллективная монография

Хотя с 1870‐х годов в подчинении виленского генерал-губернатора остались лишь три губернии, с точки зрения политической стабильности самые проблематичные (Виленская, Ковенская и Гродненская), традиция именовать все шесть указанных губерний Северо-Западным краем не исчезла. По сути, она сохранилась до конца существования империи. Как и в 1860‐е годы, их объединяла власть попечителя Виленского учебного округа, хотя, конечно, эта институция в глазах имперской бюрократии не обладала символическим капиталом, сопоставимым с генерал-губернаторством.

Впрочем, в начале XX века мы можем обнаружить случаи, когда имперские чиновники называли Северо-Западным краем только три губернии под властью виленского генерал-губернатора, маркируя все остальные как белорусские[584]. Само название «белорусские губернии» не было неким новым изобретением. Как уже отмечалось, территории, присоединенные к России после Первого раздела Польши, именовались белорусскими. К этой категории в течение XIX века все чаще присоединяли и Минскую губернию, территория которой вошла в состав империи после Второго раздела (1793). Однако особенность этого периода заключалась в том, что белорусские губернии в ментальных картах имперской бюрократии «выпали» из состава территорий Северо-Западного края. Так территория, которая в воображении имперской бюрократии прямо ассоциировалась с пагубным польским влияниям, начала сужаться.

СЕВЕРО-ЗАПАДНЫЙ КРАЙ КАК ОБЪЕКТ РЕГИОНАЛЬНОЙ (САМО)ИДЕНТИФИКАЦИИ

Для распространения этой концепции имперские структуры использовали разные инструменты: например, публикации на исторические или этнографические темы. Однако самую значительную роль сыграла система образования. Так, по мнению некоторых местных русских деятелей, молодое поколение их земляков «нередко может встретить в обществе тенденциозное или даже совсем превратное толкование исторических фактов»[585]. Иными словами, имперские власти и российская интеллектуальная элита видели свою задачу в том, чтобы распространить на этой территории, в первую очередь на учащихся, «правильный» исторический нарратив, а не «превратное» польское толкование, полагавшее Великое княжество Литовское частью польского политического и культурного пространства[586].

Во второй половине XIX века большая часть информации в общих учебниках по истории касалась Восточной или Северо-Восточной (Московской) Руси. Вполне закономерно, что имперские чиновники предпринимали попытки вывести Западную Россию на первый план в программе обучения. Еще в 1864 году виленский генерал-губернатор М. Н. Муравьев озаботился «правильным преподаванием в здешних учебных заведениях Русской истории, и в особенности истории Западного края»[587]. Муравьев обратился в Московский университет с просьбой организовать конкурс на написание учебника «Русской истории собственно для здешних учебных заведений» и указал требования: внимание в этом учебнике должно быть сосредоточено на «судьбе русской народности» в Северо-Западном крае, особенно ее борьбе с «польским шляхетством, навязывающим здешнему народу чуждые ему нравы». Виленский генерал-губернатор также напомнил, что «Вся Западная Русь… искони принадлежала к общей русской семье», поскольку «край этот не имел и не может иметь ничего общего с Польшею» и «все это должно находиться в тесной связи с историей остальной России, но главное место в оном должна занимать История здешнего края»[588].

Аналогичные задачи ставили перед собой в конце XIX века местные власти и местная русская интеллигенция Северо-Западного края, полагавшие, что в учебниках и учебных программах уделяется недостаточное место истории Западной Руси[589]. Звучали призывы к публикации новых учебников, схожих в содержательном отношении с книгой Арсения Турцевича, работавшего преподавателем как в Виленской гимназии, так и в Виленской римско-католической духовной семинарии[590]. Много говорили о необходимости обращать дополнительное внимание на изучение местной истории[591]. В то же самое время в рассуждениях как имперских чиновников, так и местной русской интеллигенции можно услышать и некоторые опасения, связанные с особым вниманием к истории Западного края. Уже упоминавшийся Турцевич предупреждал своего читателя, что «история Западной и Юго-Западной Руси» «не чуждая нам», то есть это не история Польши, но в то же самое время она и «не местная, а общеруская»[592].

Из формулировки подобного рода следует не вполне отчетливое, но все же сомнение, что без интеграции истории Западного края в «общерусскую историю» она может стать основой для некой «местной», или региональной, самоидентификации. Эти опасения стали значительно более явными в дискуссиях первых лет следующего столетия.