Рейдер

Мы договорились о примерной дате прибытия моего парохода в новое место выгрузки и системе сигналов, после чего вышли на палубу. Перегрузка шла полным ходом. У правого борта стояли два больших рыбацких баркаса, на которые грузовыми стрелами мои матросы переносили ящики с оружием и боеприпасами. Максимо Гомес, кутаясь в плащ, встал рядом со мной, ожидая, когда нагрузят баркас, на котором он приплыл, после чего покинул пароход.

Я провожал баркас взглядом, пока тот не растворился в темноте. Революции совершают идеалисты и романтики для диктаторов и подлецов. Интересно, кто Максимо Гомес? Явно не потенциальный диктатор, как Карлос Сеспендес, и вроде бы не подлец, но в то же время не похож на идеалиста или романтика. Пёс войны, которому без разницы, с кем и против кого воевать, а важен лишь процесс? Некоторые люди, попав на войну, не могут с нее вернуться, как бы долго не продолжался мир.

Подозрения генерала Максимо Гомеса материализовались рано утром. Ветер, притихший на ночь, начал раздуваться до вчерашнего. Опять закапал мерзкий холодный дождик. Мои матросы и кубинские рыбаки, матерясь и проклиная погоду на разных языках, заканчивали перегрузку последних ящиков с оружием. Я отдыхал в своей каюте — кемарил одетый на диване. Под дождь мне всегда прекрасно спится. Считаю, что это единственное достоинство дождя. Разбудил меня стук в дверь.

— Заходи, Том! — крикнул я, подумав спросонья, что стюард пришел будить на завтрак.

— Это я, сэр, — в приоткрытую дверь просунулась курчавая голова старшего помощника Джозефа Адамса. — В нашу сторону идет корабль.

— Военный корабль? — спросил я.

— Военный фрегат, — ответил он. — Скорее всего, испанский.

Деградация военной силы нынешней Испании лучше всего видна по ее флоту. Когда я увидел испанский фрегат, идущий курсом острый бейдевинд со стороны мыса Круз, подумал, что всё еще нахожусь в предыдущей эпохе. Он был двухдечным, тридцативосьмипушечным. Уверен, что пушки гладкоствольные. На мачтах по три яруса парусов, больших, неразрезанных, неудобных для работы. Годы, прошедшие со времен Наполеоновских войн, ничего не изменили ни в конструкции, ни в вооружении, ни в оснастке испанских кораблей. Время заснуло в разлагающейся и распадающейся на куски империи. Если бы сейчас под моим командованием был корвет «Хороший гражданин» с тем экипажем, не раздумывая ни секунды, повел бы его в атаку на фрегат. К сожалению, сейчас под моим командованием пароход, а из оружия только стрелковое.

— Много осталось в трюме? — крикнул я боцману, который руководил выгрузкой.

— Еще два ящика! — доложил он.

— Продолжаем выгрузку! — крикнул я боцману, а старшему помощнику приказал: — Передай в машинное отделение, чтобы раскочегаривали на полную и были готовы к маневрам.

До фрегата более трех миль. Если ветер не изменится, парусник выйдет на дистанцию дальности стрельбы старых гладкоствольных пушек минут через пятнадцать-двадцать. Зная точность испанских комендоров, потребуется еще столько же времени, чтобы подойти поближе, где у них появится шанс одним ядром из десяти попасть по такой малой цели, как пароход.

Моим матросам потребовалось десять минут, чтобы закончить выгрузку. Как только последний ящик опустился на баркас, были отданы оба швартова. Кубинские рыбаки помахали нам на прощанье и сели на весла, чтобы против ветра добраться до берега.

— Обе машины малый вперед! — скомандовал я с крыла мостика Джозефу Адамсу, стоявшему у машинного телеграфа.

Мы пошли на юго-юго-запад, держась на дистанции мили две от фрегата, на котором выстрелила погонная пушка. Наверное, для проформы. Не могли же они всерьез думать, что мы остановимся и сдадимся. Фрегат подвернул влево, взял больше ветра и ускорился. К тому времени наши машины вышли на полный ход, так что вражеский корабль начал отставать всё быстрее. Я приказал помалу подворачивать влево, на ветер, огибая фрегат по дуге с радиусом мили две. Когда мы пошли строго против ветра в сторону Наветренного пролива, капитан испанского корабля смирился и прекратил погоню.

Мне стало грустно, потому что показалось, что именно в этот момент и пришла кончина парусному флоту, которому я отдал большую часть своей жизни. Я застану парусники в будущем, но они будут как бы эхом великой эпохи, стремительно тающем в рокоте двигателей. В двадцать первом веке начнут делать экспериментальные суда с парусами, ставящимися автоматически, нажатием кнопки из ходовой рубки. Возможно, у таких судов появится будущее, когда иссякнут запасы сырья для двигателей, но все равно это будет не то. Разве что человечество достигнет высот самоистребления, рухнет к началу начал и опять придумает лодку-долбленку, а потом и парус к ней…

61