Рейна, королева судьбы

Оба побледнели и застыли на месте, буквально парализованные ужасом. Несколько лет, проведенных в Яссах и Бухаресте, приучили парней до смерти бояться легионеров Кузы и «железногвардейцев» Корнелиу Кодряну. Там, в столицах, подобные погромы не ограничивались опрокинутыми прилавками; сторонники Кодряну убивали людей среди бела дня, выстрелами в упор, убивали и тут же гордо сдавались полиции, как бы принося себя в жертву великой национальной идее. Этот кровавый фанатизм не мог не пугать. Да, в последнее время черная кошка пробежала между Кузой и Кодряну, но так ли уж велики их разногласия? Попробуй отличи издали синюю униформу кузистов от зеленых блуз «Железной гвардии»… Здесь, в провинциальном Хотине, братья думали перевести дух, отдохнуть от постоянного напряжения столичных городов, от яростных митингов и судебных процессов, от демонстраций и покушений. И вот на тебе – проклятые фашисты достали их даже на деревенской ярмарке! Как тут не побледнеешь…

Тем разительней был контраст между этими беспомощными, трясущимися от страха интеллигентиками и победительной статью четырех кожевенников. А уж их вождь и вовсе показался Рейне воплощением Маккавея, без оглядки бросающегося навстречу вражеским фалангам. Что ж, Золман Сирота действительно выглядел в тот день истинным героем, во всей красе и силе своих тридцати шести лет: яркая праздничная рубаха, искрящиеся карие глаза, ослепительная улыбка триумфатора и густые черные кудри, рассыпавшиеся в живописном беспорядке по причине отсутствия потерянного в драке картуза. Но стоило ли жалеть об этой потере, если некая мечтательная гимназистка тут же на месте потеряла не какую-то там шапку, а всю свою голову до последнего волоска, без памяти влюбившись в новоявленного Маккавея?

Нельзя сказать, что мысли о женитьбе не приходили ему на ум до той памятной клишковской ярмарки 1932 года. Приходили и мысли, и свахи; немало прекрасных девушек из хороших семей заглядывались на красивого работящего мужчину. Вот только всякий раз находилась у Золмана отговорка: то война, то строительство дома, то мастерская, то долги… Затем отговорки кончились. Уже и война давно забылась, и дом стоял на загляденье, и кожевенный бизнес стал приносить солидный доход, и долги были выплачены до последнего грошика, а все никак не ладилось дело у хлопотливых свах из Хотина и окрестных местечек.

Нет, Золман вовсе не жил монахом, даря свое мужское внимание то одной, то другой молодой вдове, но связи эти длились, как правило, недолго. Стоило женщине завести естественный, казалось бы, разговор о семье и о детях, как Золман замыкался, мрачнел и в конце концов уходил, возвращаясь к одинокой жизни. Почему он так боялся создать семью? Не потому ли, что его собственное сиротское детство прошло на жестких скамьях чужих неприветливых домов? Не оттого ли, что знал: он, чудом уцелевший под лавкой железнодорожного вагона, в то время как прямо над его головой насиловали и убивали мать, не в силах будет вынести страха за судьбу своего ребенка? Действительно, стоит ли рожать и любить детей, когда им угрожает что-то подобное?

Но если уж на то пошло, история Золмана во многом походила и на известные легенды о несчастном царевиче-королевиче, которого в младенчестве выдернули из круга, определенного ему самим фактом благородного происхождения. Украли из колыбели, выхватили из материнских рук, бросили в лесной чаще, заколотили в ящик, отдали на волю речного потока… Оставили умирать, а он выжил, выжил и живет теперь в каком-нибудь медвежьем углу, под дальней горой, на неведомом острове – живет и ждет, пока неторопливый циркуль судьбы не соблаговолит наконец замкнуть назначенный круг. А чего еще может ждать сказочный королевич, если не встречи с королевой?

Они поженились через полтора месяца, в конце мая, после того как Рейна с истинно королевским высокомерием отвергла все возражения родственников, которые поначалу и слышать не хотели о подобном мезальянсе. Невеста из аристократического дома Лазари, ведущего свою родословную от Римской республики времен Помпея, – и безвестный сирота, без семьи, без племени и даже без фамилии! Столпы хотинской интеллигенции, все сплошь с университетскими дипломами, – и полуграмотный кожевенник, едва осиливший ремесленную школу! Не говоря уже о разнице в возрасте: ну пять лет… ну десять… но девятнадцать?! Девятнадцать?! Где такое видано, Боже милостивый?! Ведь не какая-нибудь кривая-горбатая эта Рейна Лазари – красавица писаная! Любовь любовью, но надо ведь и о будущем подумать: какую, спрашивается, долю она себе уготовила через двадцать пять – тридцать лет? Что будет делать с немощным стариком в жаркие дни бабьего лета?