Рейна, королева судьбы

И снова удача не обошла стороной Золмана Сироту – в отличие от многих его коллег-частников. Не зря ведь он партизанил в Гражданскую на стороне красных. Уже в августе Рейна могла поздравить мужа с должностью председателя промкооператива кожевенников и скорняков. Не забыл Золман и своих бывших подмастерьев, вместе с которыми он некогда прогнал кузистов с клишковской ярмарки. Они давно уже работали самостоятельно, но разве можно забыть старую дружбу? Правда, из тех трех мушкетеров остались в Хотинском районе к этому времени только двое: Петро Билан и Войка Руснак. Обоих Золман сделал важными птицами, своими заместителями.

Нельзя сказать, что Рейну сильно обрадовали перемены: она и без них жила счастливо, так стоит ли искать добра от добра? Да и судьба отцовской семьи беспокоила. Гостиницу в Хотине национализировали; лишь благодаря связям Золмана удалось добиться того, что Лазари остались на прежнем месте, хотя и в качестве совслужащих, а не владельцев. Но делать нечего: приходилось привыкать к новой жизни. Дед Рейны, старый Ицхок-Лейб, который теперь дни и ночи напролет сидел над пожелтевшими страницами Талмуда, поднимал на внуков и правнуков подслеповатые слезящиеся глаза, кряхтел, грозил крючковатым пальцем:

– Не гневите Творца глупыми жалобами! Пока что все, хвала Господу, живы-здоровы, а значит, и причитать нечего. Каких только порядков мы тут в Хотине не видели, кого только не пережили! И князя молдавского, и польскую шляхту, и турок, и русского царя, и бухарестского короля. Переживем и московских большевиков, ничего страшного…

Что ж, привыкать так привыкать. Русские отменили и гимназию в Хотине, и хедеры в местечках; оставшийся без работы клишковский меламед Альперт носа не казал на улицу: красные власти не жаловали служителей культа. В сентябре маленький Давидка пошел в первый класс советской школы.

– Вот и хорошо! – смеялся Золман. – Чему его учили в хедере? Молитвам и старым сказкам? Пускай теперь парень читает-пишет по-русски: скоро на этом языке весь мир заговорит!

Возможно, все к этому и шло – по крайней мере, радиоточки в домах и на площадях вещали именно так, по-русски. В конце мая через Хотин прошли колонны танков и грузовиков с солдатами и армейскими грузами. Колонны двигались на запад, в сторону Черновиц, и Золман многозначительно подмигивал, рассказывая об этом жене. Направление движения Красной армии наглядно подтверждало его прогноз о скором и повсеместном распространении русского языка.

– Какие наши годы? – мечтательно говорил он, – Мы с тобой еще погуляем по Елисейским полям!

Рейна отмахивалась:

– Ну да, конечно! Париж ждет не дождется твоих овчинных полушубков…

А еще через месяц разразилась война. Сначала об этом громко объявили неизвестные самолеты, ни с того ни с сего сбросившие несколько бомб на сонный воскресный Хотин, а затем ту же новость скорбно подтвердили советские радиоточки, известив заодно и о всеобщей мобилизации. Старших братьев Рейны забрали сразу, Золман не подошел по возрасту. В первые дни репродукторы вещали без перерыва: передавали указания, предписания, сводки. В перерывах между рублеными фразами русской речи звучала музыка духовых оркестров – маршевая, строевая, настраивающая на серьезный боевой лад. К несчастью, сообщения касались лишь главных фронтов и направлений. Правительственное радио почти не упоминало ни Бессарабию, ни Северную Буковину, а уж о маленьком Хотине никто и вовсе не вспоминал.

Другие языки, в отличие от русского, не располагали ни радиоточками, ни громкоговорителями. В их распоряжении были только слухи, которые, как известно, умеют обходиться и без эфира. Слухи гуляли повсюду, шелестели испуганным шепотком идиша, звенели едва сдерживаемой радостью румынской речи, заговорщицки, с придыханием обменивались вышитыми подушечками мягких украинских слов. Говорили разное – манящее и многообещающее для одних, невообразимо страшное для других.

– Не слушай ты этого вранья, – уговаривал Золман испуганную жену. – Слушай радио.

Однако к концу первой недели войны радио замолчало, и остались одни слухи. Что-то явно пошло не так, вразрез с оптимистичными прогнозами председателя промкооператива Золмана Сироты. В пятницу Золман велел жене собрать одежду, еду и другие необходимые для пребывания вне дома вещи. Сердце Рейны сжалось: она привыкла во всем полагаться на мужа, в том числе и на его уверенность в непобедимой мощи Красной армии. Если уж Золман решил уезжать, значит, дела действительно плохи.

– Надолго? – спросила она.

– На месяц, – мрачно отвечал кожевенник. – Ты пока собирайся, а я съезжу в город, посмотрю, что и как.

До города Золман ехал втрое дольше обычного: гражданским подводам не позволяли подняться на большак, который был вплотную, бампер к бамперу, загружен армейским транспортом. Правда, теперь грузовики двигались в обратном направлении – на восток.