Река

Амброж залпом выпил пива и стал бесцельно разглядывать кузню. Надо было разгрести пепел в горне, прокачать, и ветрогон раздует остывшую золу, из которой выглядывают куски холодного железа. Водяное колесо ждало и требовало привычных звуков молота и ударов по металлу. Амброж уже знал его жалобный скрип, когда оно крутилось вхолостую. Уходят твои силы, Амброж, уходят! Река насмехается над тобой. Ты разрешаешь ей, не трудясь, бежать вперед. «Да плевать я на нее хотел, я всего лишь человек, не больше! Должен же я осмыслить, что произошло здесь, под этими почерневшими от копоти балками, среди стен с лучиками света, пробивающимися сквозь щербины от выпавших сучков, под кровлей с покинутым ласточкиным гнездом, где под самым коньком висят вниз головой черные кулечки нетопырьих тел. Я вел себя как настоящий мужчина!»

На этот раз он не сплоховал, и ему было оттого весело, но почему-то вспомнилась Роза… Роза и Мария! Они одних лет, может, годок-другой разницы. Обе темноволосые. Мария пухленькая, розовощекая. Глаза глубокие, правдивые, спокойные. Никогда бы не поверил, что она может быть подобна горному потоку после летнего ливня, прорвавшего тучи…

Он набросил приводной ремень на точило и взялся за топор. Посыпались, разлетаясь в стороны, снопы искр. Сталь с визгом противилась насилию шероховатой поверхности камня. Выла и плакала на высокой ноте.

Амброж осторожно прижимает острие к вращающемуся серому камню, и в памяти возникает Мариино тело. Его заливает радость.

…Она придет вечером, и они опять будут любить друг друга. Спешить не станут. «И не убудет ни меня, ни ее, сколько бы мы, настоящие мужчина и женщина, ни тратили себя».

К вечеру он в на редкость приподнятом настроении переделал целую кучу дел. И ему ни разу не пришло в голову, даже в те минуты, когда он доставал из кадушки свежезакаленные детали, что все это больше никому не нужно…

Амброж вышел из кузни, когда уже смеркалось. Из чердачного окошка только что вылетела сова. Наверху, на церковной колокольне, звал к вечерне колокол, и в теплом воздухе звуки эти сплетались с шумом реки, впервые нынче запевшей по-весеннему. Вскинув голову, он долго смотрел с крыльца на отвесные горные спуски. Когда опустится тьма, любопытным глазам уже ничего не углядеть. Амброж отвернулся от реки и перевел взгляд на мельницу. И, неожиданно увидав Розу, забеспокоился. Конечно, это была она! Ему даже показалось, будто Роза, замедлив шаги, пристально смотрит в сторону кузни.

Но сегодня ему некогда было обдумывать, что мог означать Розин взгляд. Он растопил печку. Поел и долго, тщательно мылся. Потом перетащил пуховики из спальни в комнату и оставил открытой дверь, чтобы туда шло тепло от нагревшейся уже печки. Впервые после гибели жены задернул на кухонном окне занавески белого полотна. Прежде темнота никогда его не смущала, да и до нынешнего вечера нечего было скрывать от соседей. Амброж включил радио, и гром духового оркестра с его барабаном, отбивающим ритмы жизнерадостного марша, заглушил монотонное тиканье часов. Наконец, усевшись поудобнее за стол, он принялся священнодействовать над своими цигарками. Первую он тут же закурил и взялся скручивать остальные, располагая рядком перед собой эти нескладные, набитые до отказа махрой колбаски.

Амброж послушал по радио последние известия и невольно вспомнил Кришпина. Он представлял себе, что где-то там, откуда летят эти слова, и есть то самое, что нынче называют курсами. После известий стали передавать классическую музыку. Она звучала томительно и грустно, как будто кто-нибудь умер, и очень походила на музыку, которую по большим праздникам наверху в церквушке со скрежетом и одышкой изрыгал из своего чрева орган. Амброж взглянул на топор, безжизненно валявшийся у наколотых сосновых полешек возле печки. Он был порукой, что Мария придет. Обязательно придет.

Она пришла. Амброж поспешно переставил кастрюльку с водой на середину раскаленной плиты и, чтобы как-то скрыть смущение, буркнул, что сейчас приготовит чай. Мария тоже казалась смущенной. На ней было темносинее платье, отделанное белой тесьмой по карманам и белыми же пуговками, целомудренно застегнутыми до самой шеи. Она опустилась на краешек стула, держась чинно и скованно. На ее лице и в глазах дрожал страх, словно она опасалась встретиться глазами с Амброжем или оглядеться.

Амброж такого не ожидал. Сразу рухнули мечты, которыми он весь день упивался: какова же она будет вечером, коли могла быть такой средь бела дня! Сейчас они степенно сидят друг против друга, как будто встретились, чтобы обсудить важные, неотложные дела.

— Я, наверное, рехнулась, Амброж, и все испортила, — робко произнесла Мария и облизнула кончиком языка иссохшие в великой жажде губы.

— Мария… — мягко произнес Амброж и протянул к ней руку.

Вода на раскаленной плите заклокотала, кастрюлька, задребезжав, выбросила пузырьки кипятка. Амброж поднялся и достал из судничка две кружки.