Река

Он глотнул прямо из бутылки. Вкус у рома был иной, нежели тот, у мельника. Хуже. Дух перехватывало от горечи: «Я потерял жену, которую, наверное, никогда по-настоящему не любил. Но дочь-то осталась без матери!» Он поставил ром обратно в шкафчик и осторожно притворил дверцы. Увидал безделушки, всякую ярмарочную чепуху: цветы из бусинок, домик в стеклянном шаре, если его встряхнуть, падают снежные хлопья. Вдруг эти безделушки стали казаться ему нестерпимо трогательными.

— Пойду… — сказала Роза.

— Придешь еще? — спросил он тихо.

— Коли вам с Яной что-нибудь понадобится… — кивнула она и набросила на голову шерстяной платок.

Амброж закусил нижнюю губу и глубоко вздохнул: понятно, сейчас не время для думок о будущем, но хочется хоть надежду иметь.

— Анна была хорошая женщина, — сказала Роза.

В первый раз за все долгое время здесь прозвучало это имя. До сих пор закон умолчания в доме бедолаги словно бы соблюдался. Амброж понял, почему Роза назвала Анну.

— Мы можем на тебя рассчитывать, Роза?

На лице женщины не было брезгливости, она лишь покачала головой:

— Не воскрешай того, что ушло…

— Но почему?

— Много воды утекло с тех пор!

— Думаешь, он на тебе женится? — неожиданно грубо крикнул Амброж.

Роза прикрыла глаза. Ей причиняла боль его жестокая прямота. Она и сама понимала, сколь неопределенно ее положение на мельнице. Роза начала там батрачкой, и только теперь, после смерти старого хозяина, сын, уже далеко не первой молодости, чванливый сумасброд, начал относиться к ней по-человечески. Видимо, повлияло еще и то, что творится вокруг, — поубавило спеси и гонора в этом наследнике династии мукомолов, широко окрест влиятельной и почитаемой.

— Женится! Куда ему деться, их славе и в самом деле конец! — сам себе ответил Амброж, а Роза, не дожидаясь продолжения, поспешно попрощалась и исчезла в темноте.

Амброж, весь сжавшись, стоял посреди комнаты. Все это время он думал, что придется ее провожать, но оказалось, что ей это вовсе ни к чему и она в нем не нуждается.

Печь остывала, а река, угомонившись, слегка шумела в ночи. Амброж оглядывал кухню и пытался припомнить, когда в последний раз говорил с женой — не о делах, а просто так. Как-то однажды днем. Дело шло к дождю, тому самому обложному, что среди лета неожиданно поднимает уровень воды. Анна прибиралась около дома. Потом отправилась за реку: на днях он скосил луг на другом берегу. Все это живо вставало перед глазами. Очень уж докучало тогда комарье и мошкара. Махнешь косой — и поднимутся целые тучи. Иногда он бросал взгляд на кузню и дом. На веревке сушилось выстиранное белье. Им внезапно овладело желание, тоска по жениному телу. Во время сенокоса на него частенько накатывало такое. Может, виновато время года: сочная трава и цветенье вокруг — все вызывает желание. От жены исходил терпкий дух свежего сена. Он наблюдал за ней — босая, с обнаженными плечами и высоко подоткнутой юбкой, она ворошила быстро подсыхающую траву. Ритмичные удары кузнечного молота доносились аж сюда, за реку. «Мы оба радовались вечерней прохладе. Дни стояли такие душные!»

Амброж вдруг почувствовал лютую ненависть к дождю. Подкрался так тихо, неся с собой запах свежести и суля наслаждение, а натворил такое!

Амброж сделал движение, будто смахивает крошки со стола там, где сидела Роза. Напрасно. Стол был чистым. Усевшись, он погрузился в воспоминания. Роза, их прежние отношения. «С ней я впервые познал любовь. Она повинна в том, что я, осмелев, первый раз в жизни потребовал от девушки все, до конца!» Его охватило какое-то очень уж неожиданное сожаление, он тер кулаками глаза и представлял себе прохладную шелковистость ее грудей, высоких, как пена, дрожь обнаженного тела и свое ответное волнение. Крепкие Розины объятья поднимали его на вершину блаженства и бросали вниз, во тьму растерянности. Точно такие же ощущения сопровождали поначалу минуты их любви с Анной. А Роза уже ни о чем не помнит! Имеет право забыть, она просто должна была позабыть, чтобы продолжать жить дальше!..

Амброж проглотил комок, застрявший в горле. Его оглоушила греховность собственных мыслей. Это же святотатство! Навалилась мучительная боль — почему именно она, Анна, должна была умереть! Только сейчас он ощутил весь ужас гибели близкого человека. Следовало бы вспоминать ее иначе: ее доброту, любовь к нему. Он же поддался тоске по чему-то такому, что принято считать мелким и недостойным, что и самому ему казалось проявлением животных инстинктов. «Чепуха! Я — человек! Мы были мужем и женой, замордованными работой, каторжный труд не давал нам наслаждаться обычными, будничными радостями бытия. Скорее наоборот. И лишь минуты любви, только они, были нашим общим настоящим счастьем. Разве это заказано человеку?»

Растерянно, с немым вопросом в глазах он уставился во тьму за окном, и в первый раз за весь этот день его глаза застлали слезы. Он не противился им…