Реки Аида

Он хотел спросить Риту, подводил ли когда-нибудь ее, но не сделал этого. Во-первых, ответ дочери мог бы быть утвердительным, а во-вторых, в беседе помешало им странное существо. Оно хлопнуло дверями в сад, выбежало на блестящее от дождя поле и припадая направилось к Рите. Это была девушка немного старше его дочери — тучная, коротконогая и приземистая. У нее были скрученные редкие волосы, скрепленные в два хвостика. Раскрытый плащик и свободное платье были испачканы джемом, ботики облеплены землей. Скрученные гольфы сползали с ее толстых икр. Трясясь и подскакивая, она подбрасывала большого медведя. Увидев на балконе своего отца, подняла игрушку, как трофей. Платье натянулось на ее животе — выпуклом, раздувшемся, беременном.

— Должен был выследить гада, — сказал медленно Ханас — но Кичалес и Желязный выкрутились от помощи… Я сказал себе: на погибель им, сам его достану. «Позже, позже, говорил я себе, гад не сбежит, самое главное, что дочка жива и здорова». Но она не была здорова, потому что гад ее заразил ядом… Начала пухнуть… Хочешь ты этого или не хочешь, пришло время для тебя, Лыссый…

Попельский мрачно посмотрел на бывшего контрабандиста.

— Давай эту цепь! Он мне понадобится.

Хозяин перекрестился и налил водки в рюмки.

— Садись, — буркнул он. — Теперь поговорим!

12

Было уже хорошо за полночь, когда Попельский дал Леокадии отчет о сегодняшних событиях. Они сидели в гостиной квартиры на Крашевского, освещенной только слегка ночной лампой в виде чаши тюльпана — он с папиросой в любимом кресле под стоящими часами, она — с чашкой чая на краю дивана. Над Леокадией распростерся обрамленный меандром большой килим, на котором рычали и пыхали огнем китайские драконы.

Женщина была, на первый взгляд, спокойна и уравновешена. Чашка не дрожала в ее наманикюренных пальцах. Веки, покрытые легким макияжем, не трепетали бурно. Только покрасневшие глаза выдавали недавние переживания, только стройные ноги, обутые в элегантные домашние тапочки, двигались нервно, а вместе с ними кисточки, свисающие с покрывала дивана.

Эдвард также производил впечатление владеющего собой, но от внимательных глаз Леокадии не ускользнуло то, что ее кузен, вернувшись домой, не вел себя так, как обычно — не надел домашней куртки, сбросил с себя только пиджак, не вешая его в шкаф, а галстук небрежно всунул между пуговиц рубашки, над чем всегда насмехался как «артистической и неряшливой модой». Почти все было так, как обычно поздней ночью — кроме нетронутой кровати в спальне Риты, кроме неспящих хозяев, сидящих гостиной, оформленной под восточную молельню, кроме тихого рыдания, доносящегося из комнаты прислуги.

— У меня нет выбора, Лёдзю. — Эдвард потушил папиросу и отставил большую хрустальную пепельницу на низкий китайский столик, на краях которого возвышался пятисантиметровый ажурный барьер. — Я должен найти насильника его дочери. Знаешь, что хуже всего? Что отчасти я его понимаю. Запятнан его дочь, а он, преступник и бывший заключенный, будущий дедушка, быть может, ненормального внука, объявил месть развратнику. Ни Кичалес, ни Желязный ему в этом не помогли… Прочитал этот несчастный интервью со мной в «Новом веке» и пришла в голову идея, что заберет меня дочь и так заставит меня поймать насильника. Я для него бесценен. Теперь, после возвращения в полицию, у меня есть более широкие возможности для работы, в первую очередь доступ к досье… Он заставляет меня шантажом, чтобы я провел для него расследование как гибрид, частный детектив, который уже как полицейский имеет полный доступ к секретным досье. Он не признает возможности, что если бы официально в полиции сообщили об изнасиловании Элзуни, то я бы искал этого ублюдка со всем упорством… Ты бы видела, как этот ребенок качается со своим беременным животом на утиных, коротких ножках!

Леокадия вздрогнула немножко — не известно, слова ли Эдварда или бой часов, указывающего как раз три четверти первого, тронули эту женщину, которая несколько часов назад утратила свои хорошие манеры и самообладание, чтобы превратиться в обломок отчаяния. Сейчас тоже его утратила — хотя и на значительно более короткий миг.

— У меня такое впечатление, — сказала она медленнее, чем обычно, — что тебя больше волнует наказание зверя, который оплодотворил эту бедную девочку, чем возвращение собственной дочери! Эдвард, ради бога! — взорвалась она. — Ведь этот преторианец Ханаса, этот урод, этот монстр мог Риту… О мой Боже! Это монстр, который даже цыплят… О Боже, у меня нет слов!

— Дорогая Лёдзя, — Эдвард всунул глубже галстук под рубашку, — Ханас дал мне слово чести, что с Ритой ничего не случилось и не случится. Никогда не допустит агранды… Контрабандисты имеют своеобразный кодекс чести…

— Ты можешь мне объяснить этот жаргон контрабандистов?

— Агранда — это на их языке отнятие товара у конкурентов. Это поведение непорядочно… Кто допускает агранду, покрывает себя позором…