Реки Аида

Они замолчали на долгое время. Леокадия встала и начала ходить по гостиной. Один раз ударил глухой гонг часов. Из-за приоткрытых балконных дверей доносился аромат тропического Иезуитского сада. Компактный свет ночной лампы освещал диван, часы, Эдварда на его любимом кресле, диван в форме рога и стоящие у него отклоненные глубоко кресла, покрытые зеленым бархатом. Остальная часть гостиной оставалась в полумраке. Из него только что протянулась через приглушенный свет спираль дыма. Леокадия, которая никогда не курила, вышла из полумрака с папиросой, неуклюже зажатой в тонких красивых пальцах. Она дрожала, глядя на Эдварда.

— Сколько там буду сидеть? — спросила она нервно. — А как же школа Риты?

Эта женская предусмотрительность оказала на Эдварда огромное впечатление. Он смотрел на изящный силуэт кузины, на ее благородное худое лицо и не в первый раз пожалел, что они так тесно связаны.

— Моя Лёдзя, — он встал с кресла и подошел к ней, — я очень быстро его поймаю. Элзуния Ханасувна имеет чрезвычайно острый слух и узнала своего угнетателя по голосу. Понимаешь? Просмотрю досье, поищу возможного преступника и приведу его в к Элзуни, а она его услышит и сразу же узнает. Понимаешь, я буду иметь беспрецедентную выгоду работы! Каждого подозреваемого тяну за воротник и привожу к Ханасу, а абсолютный слух его дочери будет как лакмусовая бумажка! Она не узнает его? Жаль, я отпускаю его, выкидываю с разбитой мордой и ищу следующего…

— А я в это время сижу с Рита в каком-то, как ты сказал, незнакомом месте, тайной квартире… Охраняемая какими-то мерзавцами …

— Это будет один мерзавец и служанка. — Эдвард улыбнулся слегка. — Мы договорились об этом с Ханасом, хотя как переговорщик не имел, признаюсь, самой крепкой позиции…

Леокадия затушила сердито недогашенную папиросу и подошла к Эдварду. Она стояла так близко, что ему пришлось немного отойти, хотя и сделал это неохотно.

— Я должна тебя теперь благодарить, да? — прорычала она. — Что так много сделал для моего блага? Это действительно большая радость, что я буду закрыта неизвестно где с каким-то болваном и какой-то шпаной! Великое мне одолжение от хама! Наверное, он говорил: мы поместим в безопасном месте вашу дочь и это неудачную старую деву! Что, так меня называл? Говори!

— В начале в самом деле он пытался тебя высмеивать, — ответил спокойно Эдвард. — Но я его быстро осадил…

— Он издевался над моим девичьим состоянием? — В глазах Леокадии появились слезы.

— Да, но я ответил ему…

— Ну что, ну что ты ему ответил, ты ритор, виртуоз допросов?

— Я спросил его, понравился ли ему жареный цыпленок, — сказал тихо Эдвард и обнял крепко Леокадию.

Он чувствовал, как она вся дрожит в его объятиях. Он знал, что это не спазмы страха или плача. Леокадия смеялась откровенно — сначала беззвучно, а потом весело, заливисто. Да, были моменты, когда Попельский жалел, что объединяет их такое близкое родство.

От двери послышался тихий стук.

— Это к тебе, моя дорогая. — Эдвард поцеловал кузину в щеку. — Это упомянутый тобой болван…

Леокадия отодвинулась от Эдварда и пошла в прихожую. Она открыла дверь, сказала что-то тихо, а потом вернулась в гостиную. Ее длинные, окрашенные в красный цвет ногти, которые некий спирит определил когда-то, как несомненный знак хорошего течения духовных флюидов, стиснуты были на цепочке. Железные звенья забренчали, когда она протянула к Эдварду руку.

— Возьми это, — прошептала она, а потом так же тихо спросила: — Служанка Ханаса была с тобой оговорена? Откуда ты знал, что я соглашусь?

Эдвард поцеловал ее и обнял снова.

— Ты всегда любила мои шутки, — прошептал он.

— Я делаю это для Риты. — Она вздохнула. Ни она, ни он в это не верили.

13

Уставшего аспиранта Вильгельма Зарембу, который в квартире Попельского появился в половине второго ночи, ждали в столовой кувшин ароматного кофе от Ридлов, сливки с тертым миндалем и ванильные альберты. Полицейский скинул пиджак на спинку стула, положил локти на стол и потер красные от недосыпа глаза. Потом потянулся за печеньем, которое съел с большим аппетитом, и отхлебнул громко кофе. Эти действия не мешали ему, однако, внимательно слушать Попельского, который уже во второй раз этой ночью рассказал историю похищения Риты и осветил свои связанные с этим событием решения.

Когда комиссар закончил и закурил папиросу, Заремба выпил последний глоток кофе. Они смотрели друг на друга без слов. Они были знакомы слишком хорошо, чтобы сейчас задавать себе ненужные вопросы.